Олли протолкнулся сквозь двойные двери и вывел нас наружу. Мы шли в тишине, но настроение явно ухудшилось: его заживо съедали сожаление и отвращение. Когда мы добрались до опушки леса, Олли опустился на землю и откинулся назад, положив голову на траву. Он закрыл лицо руками, пытаясь отдышаться.

Он изменился в мгновение ока. Как же мне было жаль его… Олли всегда знал, что и когда сказать, но в тот момент я не могла подобрать слова. Не могла успокоить его. Он сложил руки за головой и посмотрел на меня – в глазах его отражалась настоящая мука.

– Я – лжец, трус, и лицемер.

– А вот и нет.

– У нее нет никакого права рассказывать тебе об этом в красках.

– Это же Мэдди. Я могу справиться с ней.

– К черту Мэдди! Можешь ли ты справиться с происходящим?

Я опустилась рядом: его зеленые глаза проследили за мной, за тем, куда опустились мои руки. Челюсть его чуть подалась вперед – он ждал ответа. Ему не понравилось, что я села так далеко.

– Неважно, – наконец произнесла я.

И не соврала. Мы оба совершали ошибки.

Олли сдался и помахал мне, подзывая ближе.

– Иди сюда.

Я придвинулась к нему – как только он смог дотянуться до меня, сразу же положил руку мне на живот и притянул к себе, голова моя оказалась у него на груди. Кончиками пальцев он водил по моей руке, глядя в темнеющее небо.

– Я не написал ни строчки с тех пор, как меня закинули за решетку. А теперь внутри меня вьется столько слов… аж голова кругом.

– И о чем же ты хочешь написать?

Олли покачал головой, вплел пальцы в мои волосы. Он все еще смотрел в небо. И был полностью умиротворен.

– О таких вот моментах.

– Расскажи мне, Олли, что бы ты написал об этом моменте?

Он опустил подбородок и посмотрел на меня.

– О твоих губах. – Подушечкой большого пальца он провел по моей нижней губе. – Как их сотворили идеальными для того, чтобы подходить к моим. О твоих карих глазах, и о том, что их создали для того, чтобы отражать меня. И о твоем прикосновении… силу которого ты не понимаешь – проведи пальцем, и обретешь надо мною власть. Но вот что в самом деле удивительно: стоит миру попытаться утянуть меня на дно, ты заключаешь мое сердце в клетку. И пусть все остальные части меня ускользают, это неважно. Сердце продолжит биться. Ровно. Верно. Постоянно.

Он посмотрел на качающиеся в свете октябрьского рассвета деревья.

– Что-то вроде того. Но на бумаге оно будет смотреться лучше, так ведь?

Я покачала головой.

– Мне больше нравятся твои слова.

– Правда? – он притянул меня поближе, и тела наши слились воедино – мои локти оказались по обе стороны от его головы. – Почему это?

– Потому что у тебя чудесный голос, и я думаю, что ты не до конца понимаешь, как он действует на людей. Ну, или, может, я предвзята. И голос твой действует лишь на меня.

Олли улыбнулся. Глаза его засияли. Сердце мое сжалось.

– Могу я прикоснуться к тебе?

Мозг его бросало из стороны в сторону, словно теннисный мячик в напряженном матче, он не оставался на одном месте подолгу. Его внутренняя битва удивила меня, когда перетекла с него на меня через прикосновение. Я почувствовала его.

– Или тебе нужно еще время?

Я не сразу поняла, что он имеет в виду то, что Мэдди сказала в столовке.

– Мне не нужно время, Олли. Когда дело касается тебя, времени терять мне не хочется.

Олли улыбнулся и зарылся руками в мои волосы.

– Я видел твое лицо, милая. Она забралась к тебе в голову. Ты имеешь право расстраиваться, не нужно притворяться и изображать из себя сильную девочку. Хорошо? Если тебе нужно время, так и скажи.

Я чуть сменила тему: сползла с него и легла рядом, переплела наши пальцы, уставилась в то же небо.

– Думаешь, кто-нибудь заметит, если сегодня мы заночуем здесь?

– Скотт заметит. И мы не сможем вернуться, когда двери закроют. Но знаешь, что… – Он приподнял наши переплетенные руки и указал в небо. – В то же время в следующем году мы будем спать под этой же луной, но, вероятно, под другим набором звезд.

– А какой сегодня день? – спросила я.

– Девятое.

– Итак, октябрь, десятое, две тысячи двадцатый. Десять-десять-двадцать-двадцать.

Я закрыла глаза и запомнила эту дату.

– Десять-десять-двадцать-двадцать, – повторил Олли. – Черт, звучит просто отлично. Мне нравится.

Он повернул ко мне голову и приложился лбом к моему виску.

– Пошли, любовь моя. Нам пора возвращаться.

Олли поднялся, а следом поднял и меня, и мы побежали к кампусу, и в голове моей звенела дата. Планы. Будущее.

Десять-десять-двадцать-двадцать.

Восемнадцать

Целуй ее до безумия, люби ее до сумасшествия.

Оливер Мастерс

Олли

– Мия – психопатка! – заорал Лиам на весь коридор. – Сучка почти укокошила новенького! Ее здесь быть не должно!

Я резко обернулся: Лиам разговаривал с каким-то незнакомым мне парнем. Мы с Мией стояли совсем недалеко и слышали каждое слово, что скатывалось с его злонамеренного языка. Воздух вокруг меня изменился: я будто сделался хищником, выслеживающим жертву. Взгляд мой сосредоточился на нем. Я придвинулся к Мие, будто бы заслоняя ее от этого урода.

Наступил Хэллоуин, день мертвых. Я бы с удовольствием преподал Лиаму урок, но к чему это приведет? Он был напуган, как и многие другие студенты, и просто сосредотачивал свой страх на легких целях.

Шутник с легкостью пробрался в комнату Мии и украл ее дневник, растрепав всем чужие тайны, включая и секреты Лиама. И проблема была не в том, что теперь все знали. Проблема была в том, что Лиам сам был не способен с этим смириться. Он не мог принять себя.

Он стыдился себя. Потому я его и жалел.

Знал ли он? Любовь тянется к душе и не обращает внимания на все остальное. Ни у кого выбора особого не было. Любовь не чувствовала вины, страха или других негативных эмоций. Она была чистой. Пронизывала органы, зарывалась жадно и глубоко, отращивала корни, чтобы расти и процветать. У любви не было стыда, не было границ и правил. А настоящая трагедия в том, что узкие умы ей сопротивляются.

Однажды любовь победит страх. Это всего лишь вопрос времени, Лиам.

Я схватил Мию за руку и прижал к груди.

– Не обращай внимания. Лиаму просто стыдно, – прошептал я, почти коснувшись губами ее уха.

Я отвернулся от Лиама к Мие: