Я объяснил ему, что все будет не так. Мы же приятели.

Приятели, у которых скоро появится дом, в который они смогут вернуться.

А потом в моей жизни появилась Мия – такой вот поворот сюжета. Она лишь добавила желания стать кем-то важным. Я никогда так сильно не хотел проявить себя, как рядом с ней. И все шло прекрасно. Мы с Мией сблизились. Мия с Зиком тоже: она приняла его с распахнутыми объятьями. И когда над Долором сгустились тучи и Мия обняла его, защищая от шторма, все сложилось само собой. Я всегда, с самого первого дня нашей встречи знал, что она – моя единственная. Тогда я поверил в то, что это Господь Бог двигал шахматные фигурки по своей доске, чтобы все, чего я так хотел, само шло ко мне в руки.

И планы по усыновлению Зика превратились в планы, где теперь и для Мии появилось место. Я никогда не рассказывал ей о своем обещании Зику. О той жизни, которую распланировал для нас троих. Мия до сих пор и понятия обо всем этом не имела. Возможно, во мне говорил творческий страх отказа. Я боялся отказов от нее, от Зика, от издательского дома… я боялся потерпеть неудачу.

И теперь сам превратился в неудачника. Я подвел Мию.

И Зика тоже подвел.

Но вот он, Зик, сидит и собирает кусочки того, что я порвал, пытается исправить будущее, которое я расписал ему в красках, а потом махнул на него рукой. Мне стоило убедить его в том, что, даже сложив оригами, Зик не вернет Мию. И меня тоже не вернет. Роза останется порванной, отложенной в сторону, навсегда треснутой. Она никогда не станет прежней.

Даже если бы я поведал Зику ужасную правду, ничто бы не изменилось.

Я слишком хорошо его знал.

Он остался бы со мной. И продолжил склеивать кусочки бумаги.

Бедолага.

Я бросил банку через всю комнату и попал в корзину у стола – три бесполезных очка. Зик розу даже сложить не смог, не склеил ни единого лепестка. Не повернулся ко мне и не посмотрел в лицо, когда я поднялся. Я положил руку ему на плечо, сообщил, что ухожу, и выскользнул из своей новой гавани, отправившись обратно в свое крыло.

Прошла неделя с тех пор, как дневник Мии оказался на обозрении всей школы. И неделя с тех пор, как я впервые трахнул ее. После я всю ночь не мог заснуть, молясь о раскаянии. Меня грызло горе. Я плакал до самого восхода солнца. Я утонул в стыде, а потом появилась пустота. Я устал плакать и устал бороться. И всю эту неделю я держался подальше от окружающего меня мира, наслаждаясь тишиной и просто существуя.

Даже там, в коридоре со страницами ее дневника, когда люди ополчились друг на друга, показали когти и клыки, начали рыдать… мне было все равно. Мия прошла мимо меня – последняя вспышка надежды перед тем, как все мое попросту исчезнет. Возможно, снаружи, для чужих взглядов, все так и было. Но мое сердце подскочило, напомнив о том, что разбито. Разбито из-за того, что случилось с Мией.

Потому что то же самое происходило когда-то и со мной.

Вот она, худшая часть. Если ты слишком сильно о чем-то печешься. Если ты чувствуешь слишком сильно. Слишком многое отдаешь… все это выпьет тебя без остатка. У моей способности сочувствовать был лимит, и топливо вышло, а еще и таблетки… наконец я оказался в центре бури, без бензина. Я помнил это место так ярко, и с радостью вернулся сюда.

Но я стоял теперь тут, а в ушах звенело колокольчиками «Мия». Она не отпускала меня.

В тот вечер принять душ было проще, чем в остальные. Кроме Мэдди и Брии со мной никто не разговаривал: первая все еще хотела прокатиться на моем дружке, а вот он оказаться внутри нее не мечтал. Стоило нам остаться наедине, Мэдди тут же набрасывалась на меня, но ничего у нее не получалось. Мое тело молило лишь о Мие.

Даже собственной правой руки уже было недостаточно.

Я стоял под теплым душем, упершись рукой о кафель. Вокруг шумели люди: душевая была заполнена до отказа.

Тело мое жило в постоянном напряжении. Мне необходима была разрядка – накопилось аж с прошлой недели. Дружок мой поднялся, подав признаки жизни, тяжелый и злобный. Казалось, к нему прилила вся кровь моего организма. Я обхватил его ладонью, и он дернулся. Слишком хорошо помнил мягкое и узкое лоно Мии. Я дернул, закусив нижнюю губу, чтобы удержать рвущееся наружу шипение. Зажмурился и поступил как настоящий эгоист: напомнил себе о том, каково было Мие. Ее теплоту, сжимающуюся вокруг меня. Пульсирующую. Я тихонько застонал, двигая рукой. Представляя, что я внутри нее.

Но толку-то.

– Черт подери, Мия, – выдохнул я, выпустив член и звучно ударив обеими ладонями о кафель.

Несмотря на бездну, каждая частичка меня все еще принадлежала этой девушке. Моей голове было прекрасно об этом известно. И душе тоже. И даже чертовому члену. Но когда уже я пойму – всеми частями своего бытия, – что вечности не существует?

– Время вышло, Мастерс! – прогремел Скотт, и я замер.

Выключил воду, быстро обтерся полотенцем, натянул трусы и выскользнул из кабинки. Парочка студентов задержалась – Скотт нетерпеливо ждал у двери. Я никогда прежде не сравнивал себя с другими, но насчет этого… Скотта я не понимал.

Мие он нравился. Возможно, она даже любила его. И я мог бы научиться относиться к этому с пониманием. Если это он не позволил ей скатиться в бездну, то я с удовольствием похвалю его – до выпуска из Долора.

Но Скотт был сложным человеком. У парня, который подпирал сейчас стены и не сводил с меня глаз, были слои. Я не сомневался – намерения у Скотта не самые чистые. За его фасадом прятались невеселые тайны.

Я включил кран, чтобы почистить зубы, а потом заглянул в зеркало.

Но увидел не свое отражение. А Мии.

Она вышла из своей кабинки и стояла там – крошечная фигурка, завернутая в полотенце. Она поймала мой взгляд, и я ударил по раковине, так сильно Мия все еще на меня действовала. Взгляд ее кофейных глаз спокойно удерживал мой. Ее совсем не волновало разделяющее нас пространство. Идеальные губы распахнулись – она хотела что-то сказать… Давай же, любовь моя, это несложно. Если мне придется взять ее за челюсть и выдавить эти слова самому…

– Пошли, – рявкнул Скотт.

Мия захлопнула рот и уронила полотенце. Она