Он заставил себя немного отодвинуться от Юры — тот, увлечённый рассказом, и не заметил ничего. А потом Володя еле дождался, пока страшилка закончится, убедился, что ребята уснули, и выбежал из корпуса. Юра — за ним. Свежий ночной воздух ничуть не освежил — лицо горело, мысли путались, лишь одна из них пульсировала в голове: «Снова, снова, опять».

Ему ведь казалось, что это кончилось, что был только один человек, к которому у него было «это». Влечение. Володя уже давно знал, как это называется.

Юра спросил что-то, Володя, кажется, разозлился. Сказал, что Юра перепугал малышню до смерти. Тут же сам пожалел, что вспылил — в конце концов, Юра ни в чём не виноват. Никто не виноват, кроме Володи, и злиться тут нужно было только на себя! Это всё его больное воображение, его расстройство…

Именно в тот вечер, сидя на карусели посреди пушистой одуванчиковой поляны, Володя дал себе обещание: он ни за что не позволит «этому» хоть как-то задеть Юру.

А Юра был везде, почти всегда рядом, так искренне, по-дружески помогал ему с малышнёй, со сценарием… Наверное, Володе нужно было быть жёстче и сильнее — даже через обиду вовремя оттолкнуть его, оградить от себя. Но Володя этого не сделал, не смог отказать себе смотреть на него, разговаривать с ним, слушать его голос.

Днём они были друзьями: репетировали спектакль, воспитывали октябрят, гуляли, а ночью Володя сходил с ума от того, каким Юра приходил к нему во снах. Просыпаясь в панике и дрожа всем телом, Володя так искренне себя ненавидел и так безумно боялся, что хотел тут же бежать к чёрту из этого лагеря, только бы Юра его больше никогда не встречал.

Но стоило снова увидеть его — улыбчивого, машущего рукой с другой стороны корта, румяного после зарядки, и страх уходил. Он сменялся желанием навсегда остаться рядом. Хотя бы просто смотреть. И решимостью никогда, ни за что не причинить вред.

Вред Володя причинял только себе. Как тогда, в душевой.

Так получалось, что отряды в «Ласточке» принимали душ по старшинству — от самого младшего к старшему. Володя как раз пересчитал своих ребят и хотел было окликнуть вторую вожатую Лену, чтобы присмотрела за ними, пока он проверит температуру воды, как к душевой подбежал Юра.

— Володя, а Володя, пусти меня с пятым отрядом, по-дружески? А то первому отряду никогда горячей воды не достаётся, тем более пацанам, девки всю расходуют!

Хватило одного быстрого взгляда на него — загорелого, в трусах и шлёпках, с полотенцем, перекинутым через плечо, улыбающегося во все тридцать два…

— Я сейчас, температуру только проверю… — сдавленно выдал Володя, резко разворачиваясь на пятках. — Присмотри за ними, ладно?

Не осознавая, что делает, он вбежал в первый же душевой отсек, схватился за красный вентиль и выкрутил его до конца. В голове завопил внутренний голос, такой громогласный, что невозможно было понять, чего он хочет и о чём кричит. В ушах звенело.

Очки моментально заволокло паром, на рубашку брызнула горячая вода, кончик красного галстука промок насквозь.

Володя выдохнул, закрыл глаза и сунул руку под поток кипятка. Вода обожгла кожу, он едва сдержал крик, но спустя мгновение боль пропала, сменившись эйфорией. Его будто подбросило в небо, и он завис в дымке. Страх, паника, ненависть — всё осталось там, внизу, а здесь хорошо, свободно. Он парил в мире мёртвых эмоций и мёртвого времени.

— Эй, Володь, ну как там вода? — Раздался голос заглянувшего с улицы Юрки. — Детвора уже вопит!

Володя судорожно спрятал покрасневшую, обожжённую руку за спину, вышел из отсека.

— Кхм… — прокашлялся, — заходи, уже нагрелась.

«Почему именно сейчас, почему так внезапно? Он же на пляже тоже постоянно в плавках носится, и ничего…» — паниковал Володя внутренне, внешне оставаясь спокойным, умудрялся даже прикрикивать на заходящих строем в душевую детей. И сам себе отвечал: «Потому что это болезнь, потому что я — больной. А это — очередной приступ!»

Но потом стало ещё хуже, пришло ещё одно осознание, которое могло бы быть приятным в любой другой ситуации, но только не в этой. Володя понял, что его не просто влекло к Юре. Володя в него влюбился. А разве в него вообще можно было не влюбиться? В такого задорного, настоящего, местами наивного, но умеющего становиться серьёзным, когда нужно. Такого искренне стремящегося дружить.

И за этим своим чувством, от которого, в отличие от «болезни», было не спрятаться, Володя не замечал, как всё усугубляет.

Чего только стоила его колоссальная глупость, когда он взял ключи от лодочной станции и уговорил Юру сплавать вниз по реке — к барельефу старого графского поместья. До руин они так и не доплыли, Юра завёз его в заводь с прекрасными белыми лилиями, а на обратном пути, уставший и нагретый солнцем, Володя предложил искупаться. Юра не был против, но сконфузился — не взял плавок. А Володе в тот момент в голову не пришло совсем ничего постыдного — ну нет и нет, ну ведь оба парни, чего там не видели. Опомнился, только когда уже Юра стягивал с себя футболку.

Володя даже очки снять забыл, с разбегу сиганул в реку, спеша скрыться от неправильных желаний, захвативших его сознание. Сжал в кулаке очки, проплыл метров двадцать — приятная прохлада воды немного остудила голову. А когда вернулся на отмель, увидел, как Юра, стоя по пояс в воде, прикрылся руками — бледный и… какой-то смущённый. Отчего только? Смущаться тут нужно было Володе…

И шальная, непристойная мысль ворвалась в голову: что, если сейчас подойти к нему, взять мокрыми ладонями его лицо, заглянуть в сверкающие от солнца глаза… И поцеловать? Его губы тёплые или холодные? Какие они на вкус — как речная вода? И чтобы по-настоящему, чтобы прижаться и…

Перед глазами буквально заискрило от этого яркого, манящего образа, и одновременно так