Володя невесело хмыкнул:

— Хуже будет, только если я найду его в твоей постели.

— Ну уж нет, такого не случится никогда! — Юра рассмеялся. — Йонас давно в прошлом.

«Я бы так не сказал», — подумал Володя, но промолчал.

Юра устроился поудобнее в кресле, подтянул ногу к Володе, намекая, чтобы тот продолжал массаж.

— Нас познакомили общие друзья, — наконец начал Юра. — Йонас почему-то напоминал мне тебя. Но только внешне, — уточнил он. — Внутренне вы совершенно разные.

— И что? — перебил Володя агрессивнее, чем собрался. Ему не понравилась эта ремарка: Юра будто бы оправдывался перед ним.

— Ничего, просто отметил, — сказал тот, словно не заметив грубости. — Какое-то время мы просто встречались, а о том, чтобы съехаться, даже не думали. Но через год о нас узнали мои родители. Я так рассорился с ними, что пришлось уйти из дома и переехать к Йонасу в Берлин. Мне дико не нравилось зависеть от него. Но я много учился, и снять квартиру не получалось — так я оправдывал сам себя. Йонас уже тогда был гей-активистом, но ещё не погряз в политике. Поэтому нам нравился наш гражданский брак. — Юра изобразил пальцами кавычки. — Правда, вспоминаю сейчас те времена и понимаю: жили, вообще-то, здорово, ходили на разные вечеринки и собрания. Но его квартира была как проходной двор: всегда полно народу, некоторым Йонас даже разрешал ночевать. Но вскоре он задумал создать политическую партию для борьбы за права секс-меньшинств и сделал из нашего дома подобие штаб-квартиры. А мне с моей музыкой требовалась тишина и личное пространство. С тех пор между нами пошёл разлад, мы начали ссориться, однажды даже подрались, представляешь? — Юра усмехнулся.

Володе смешно не было. Он не мог даже вообразить, чтобы у него поднялась рука на Юру, тем более из-за музыки. Он проглотил так и рвущееся из горла «Вот урод» и продолжил молча слушать.

— После драки мы не разошлись, но я решил, что лучше жить одному, и стал активно искать квартиру. Но только я переехал, как до меня дошли слухи, будто у Йонаса кто-то появился. А мы, вообще-то, не расставались, встречались у него три раза в неделю. Я помчался к нему и устроил скандал, — он хмыкнул и потупил взгляд. — Потом помирились.

— И ты так запросто простил ему измену? — буркнул Володя.

— Володь, я до сих пор точно не знаю, изменил он мне тогда или нет. Он уверял, что его оболгали. Что, кроме меня, у него никого нет и не было, что никто другой не нужен. К тому же ребята, что на него донесли, неожиданно дали задний ход — мол, вроде да, но, может, и нет. Как бы то ни было, после того случая у меня началась паранойя. Я пытался выяснить, когда и с кем он общается, устраивал сцены ревности, а он меня никогда ни к кому не ревновал. Даже обидно как-то. В общем, ссорились с ним мощно, но и мирились тоже… хорошо. Я боялся оставлять его одного, и в итоге мы снова съехались, но на этот раз он перебрался ко мне — моя квартира была больше. Но вместе с Йонасом ко мне переехала вся его тусовка. Не представляешь, какой у нас творился бедлам: я в кабинете, а он с толпами своих соратников и знакомых в гостиной. У него орут друзья, у меня — музыка, Йонас орёт на меня из-за музыки, я — на него из-за друзей. И ведь несмотря на то, что занимались они таким благородным делом — политикой, попойки у них были дикие. И не только попойки. Не знаю, как я терпел это почти год! Но терпение лопнуло, когда я застал у себя в спальне, в своей собственной кровати, тройничок!

— С Йонасом? — осипшим голосом уточнил Володя.

Юра воскликнул:

— Нет, что ты! На такое ему не хватило бы наглости. Во всяком случае тогда.

Он неожиданно замолк. Закусил губу и незряче уставился в окно. Володя видел, что он пытается подобрать слова и это даётся ему нелегко, поэтому не торопил.

Собравшись, Юра продолжил:

— В общем, история со штаб-квартирой у меня дома закончилась, мы стали жить как приличная семья. Так могло показаться со стороны, но на самом деле нашу жизнь начала отравлять политика. Думаю, занимайся ею Йонас с самого начала, у нас бы ничего не получилось: политика требовала слишком много времени и сил. Но она приходила в его жизнь постепенно. Йонас нуждался в том, чтобы говорить о ней постоянно, а я, выгнав всю ту братию, можно сказать, лишил его этого. Вскоре он открыл комьюнити-центр. Тот самый, куда мы с тобой приходили, — улыбнувшись, уточнил Юра. — Йонас стал сутками пропадать там. Но, даже когда он был дома, нам стало не о чем говорить. Я не мог поддерживать его разговоры так, как было нужно ему.

— А как было нужно ему? — не понял Володя.

— Йонас не просто занимался политикой — он ею жил. В начале своего пути такие люди, как он, особенно нуждаются в партнёре-единомышленнике. Йонасу нужен был другой человек, такой же, как он сам, чтобы не просто разделял, а болел его идеями вместе с ним. Первое время я пытался разрываться между музыкой и Йонасом, но в конце концов музыка победила. Меня всё это перестало волновать после прорыва в карьере. Я наконец перестал клепать дешёвый ширпотреб для магазинов и ресторанов — это, знаешь, такая специальная пустая музыка, чтобы заполнить тишину, но не отвлекать покупателей. Этими пародиями на искусство я зарабатывал много лет. Но потом заключил договор с лейблом, смог наконец писать настоящую музыку, и с тех пор меня интересовала только она. А Йонас её просто возненавидел. Он мне однажды сказал, что моя музыка, да и музыка в целом, — бессмысленна.

— Это же бред! — с жаром воскликнул Володя. — Музыка — это искусство, он что, отрицает его ценность?

— Ценность он не отрицал, он отрицал сам смысл моего, как он выразился, «сочинительства». И самое неприятное в том, что он, вообще-то, прав. Музыка действительно бессмысленна, потому что пройдёт время, и она неизбежно потеряется и забудется. Может быть, музыка великих композиторов по случайности или из-за исключительного таланта станет бессмертной, но с моей музыкой этого точно не произойдёт. Какой-нибудь саундтрек сохранится