Оказывается, когда я ходила к юристу, слушала я её тем местом, на котором сидела на стуле. Не ушами точно. Благо, она распечатала основные моменты и алгоритм действий.

Хорошо что прочитала, и еще раз побеседовала с юристом по телефону.

— Почему не в ЗАГС?

— В нашем случае развод возможен только через суд, — объяснила я тёте, которая и подвезла меня до районного суда. — У меня самой в голове зафиксировалось, что через ЗАГС —добровольно, а через суд — принудительно разводят. Ан нет, — я с тоской посмотрела на неказистое здание, в которое мне пора бы войти, а для начала выйти из машины.

Но я тяну.

Сейчас мне не больно, не радостно, не досадно. Решение принято — развод. Я не могу понять что чувствую. Недоумение? Тоже нет.

— Можно было обратиться к мировому судье, но это в случае договоренности с Виктором, — начала я разглагольствовать, лишь бы еще побыть на парковке с тётей. — Однако, мы с ним не обсудили ни право опеки, ни раздел имущества. По-хорошему лучше бы обсудить всё это на берегу, мне и юрист советовала. Но я не могу с ним встречаться.

— Ага, сопли на кулак наматываешь.

— Так и есть, — не стала я спорить. — Подумала: ну договорюсь с Витей о новой встрече, ну приду, и? Снова буду слушать как ему жаль, как он виноват, расчувствуюсь, и разговора не получится.

— Так ты собираешься делить имущество?

— Разумеется, тёть. У меня Катя. Я не собираюсь обирать Витю до нитки, но за будущее дочки бороться надо. А будущее в большей степени определяется деньгами.

— Документы-то все собрала?

— Ага.

— Тогда иди, — поторопила тётя.

Я открыла дверь, и… захлопнула её изнутри.

— А Катька точно под присмотром? Может, позвонить, уточнить, а то ты же знаешь маму, начнет допекать Катерину из-за того что та не леди, и дочка снова замолчит. Да, надо маме позвонить, — я полезла в сумку за телефоном, но была остановлена тётушкиной сильной рукой.

— Не дури. В порядке Катя, мать твоя с придурью, конечно, и в свои пятьдесят мнит себя тургеневской барышней, но внучку любит. Книжку они читают сейчас.

— Да?

— Господи Ийсусе! — прорычала тётя. — Да, Настя! Твоя дочь с твоей матерью читают «Тома Сойера». А теперь иди. Или передумала? — подозрительно сощурилась она.

Вместо ответа я вышла, и направилась к зданию районного суда.

С каждым шагом я всё больше начинаю понимать, что же я чувствую — мне будто тело лидокаином обкололи. Муторная бесчувственность накрывает с каждой пройденной ступенькой. В очереди я задыхаюсь, хотя здесь прохладно. Я не слежу за временем, действую как робот, но сосредоточена только на своем сердцебиении, на звуках дыхания. Кажется, если я перестану концентрироваться на том, насколько ровно стучит моё сердце — устрою здесь истерику.

Заходила я в здание суда, когда было еще светло. Вышла — на улице почти ночь. Зима, темнеет рано.

Иду к машине. По тротуару мимо суда идут прохожие, они улыбаются. Паренёк обогнал очаровательную рыжеволосую девушку, развернулся к ней лицом, и идет спиной вперед. И плевать ему что скользко, как и девчонке его плевать — оба хохочут.

Уже целуются.

Тётя в машине красится, и тоже не выглядит расстроенной. Планета крутится вокруг своей оси, люди живут себе дальше, радуются, гуляют, строят планы. Никакого апокалипсиса, жизнь продолжается.

Я смотрю на это как на артхаусный фильм ужасов — не особо страшно, непонятно и немного мерзко. У всех всё нормально тогда как мои десять лет только что были смыты в канализацию.

— Подала?

— Мгм, — кивнула я.

— Едем? — спросила тётя. Я снова кивнула, а тётя удовлетворенно отмерила: — Хорошо что не льешь слезы. Правильно. Моя сильная девочка, горжусь тобой!

Я криво улыбнулась. Внутри у меня истерика. Лидокаин перестал действовать, чувствительность вернулась, и нахлынуло всё разом — гнев, боль, ненависть, любовь, сожаление. И сомнения. Я из-за гордости так поступила? Из-за обиды? Не пожалею ли я? А Катя, когда забудется та история с изменой, не станет ли меня винить?

— Выходи из астрала, Настюш. И из машины тоже.

— Мы не дома, — пробормотала я.

— Мы не дома. Мы в баре. Выходи. Тебе надо сейчас. Давай-давай, — тетя сама отстегнула мой ремень безопасности.

— Интересно, все после подачи заявления идут в бар? Тёть, у меня бизнес-план наклюнулся: давай откроем бар прямо напротив суда, — хохотнула я. — Разбогатеем.

— Угу, и рекламу налепим прямо на стены. Неоновыми мигающими буквами изобразим что-то вроде: «Муж — козлина? Развод грянул громом? Тебе к нам. Утешение под градусом, эффективность сто процентов»

— И мы в списке Форбс, — улыбнулась я, и залезла на высокий барный стул.

Тётя сама продиктовала заказ бармену. Оказывается, она в курсе названий модных коктейлей, а я привыкла думать что она знает только про «Кровавую Мэри». Наверное, двадцатилетние и про меня подобное предполагают — что я тот еще динозавр в плане новшеств.

Тётя оказалась как всегда права. Мне нужно было в бар. Здесь шумно, весело. Коктейли, опять же. То что доктор прописал после похода в суд.

— Виктор звонит? Пишет?

— Пишет, — поморщилась я. — Скидывает наши фото из семейного архива, даже коллажами и подписями заморочился. А я-то сколько его раньше уговаривала слепить коллажи совместно, это романтичным казалось, но Витя отказался «заниматься ерундой», — сморщилась я. — Видео отправляет с праздников, утром вот скинул запись того как Катька впервые пошла. Это же он заснять успел, не я.

— Паразит, добивает тебя.

— Добивается.

— Нет, добивает, — заспорила тётя. — А Егор?

— А Егор, — вздохнула я, — с ним всё странно и сложно. Мы поцеловались на днях, а я за десять лет привыкла к Виктору. Почему-то чувствовала себя словно изменяю, хотя по сути имею право делать всё что хочу. Да и не святоша я. Но вот, целовались, и мне приятно было, в первые мгновения даже слишком приятно, а потом протрезвела. Непривычно, понимаешь? Всё чужое — вкус, запах… ну и накрыло меня. Егор отреагировал соответствующе. Исчез на полтора дня, а потом…