В воздухе повисает тяжёлое молчание. Я изучаю замысловатый узор на скатерти – переплетающиеся нити создают причудливый орнамент из цветов и листьев. Лишь бы не встречаться с ним взглядом, не видеть разочарование в его глазах.

– А я хочу детей, – его голос звучит непривычно глухо, словно каждое слово даётся ему с трудом. – Очень хочу, если тебе интересно знать. Я мечтаю об этом с тех пор, как мы поженились.

Внутри вспыхивает раздражение, острое и горячее.

– Так вот зачем ты привёл меня в этот семейный ресторан? – я почти шиплю, стискивая салфетку в кулаке. – Чтобы размягчить меня этими милыми картинками? Думал, насмотрюсь на счастливых мамочек и растаю? Конечно, тебе легко рассуждать! Это же не тебе носить живот девять месяцев и потом биться с послеродовой депрессией!

– Если дело только в этом, мы можем обратиться к суррогатной матери, – он говорит спокойно, но я вижу, как побелели костяшки его пальцев на чашке, выдавая его напряжение. – Я не хочу, чтобы ты страдала. Я просто хочу, чтобы мы были настоящей, полноценной семьёй.

Его слова заставляют меня замереть. Правда ударяет внезапно и безжалостно – дело не в беременности и не в родах. Я просто не уверена, что хочу иметь ребёнка именно с Дэйвом. Общий ребёнок – это навсегда, это нерушимая связь. А я, кажется, всё ещё оставляю себе путь к отступлению. Но эту мысль я никогда не произнесу вслух.

– Мы уже семья, – говорю я, стараясь, чтобы голос звучал уверенно. – Разве тебе недостаточно? Или я не та семья, о которой ты мечтал?

Лучшая защита – это нападение. Я знаю, что бью по больному, но не могу остановиться.

Дэйв тяжело вздыхает и потирает лицо ладонями. В этом жесте столько усталости и разочарования, что на секунду мне становится стыдно.

– Да, Одри, – его голос сочится горечью. – Я не думал, что начало брака будет сопровождаться бесконечными похождениями моей жены к бывшему любовнику в больницу.

Его слова бьют прямо в сердце. Сжимаю кулаки под столом так сильно, что ногти впиваются в ладони.

– Он вообще-то твой друг! – я чувствую, как краска заливает щёки. – Был твоим другом. Пока ты его не предал. Ты! Не он! Если бы ты не пытался отнять у него Викторию, возможно, ничего этого бы не было!

– Ах да! – его глаза опасно темнеют. – Виктория. Ещё я не думал, что начало семейной жизни будет сопровождаться попытками моей жены воскрешать мертвеца. Да, семью я представлял по-другому!

Его слова царапают что-то глубоко внутри. Я чувствую, как краска заливает щеки, а в груди разгорается знакомое чувство несправедливости – то же самое, что я испытывала, когда мать пыталась контролировать каждый мой шаг.

– Значит, я для тебя сумасшедшая?! – слова вырываются со смесью боли и горечи. – Знаешь, я тоже представляла, что в моей семье будет царить атмосфера доверия и понимания. Думала, уж ты-то должен это понимать как никто другой. Но вместо этого получила то же самое, от чего убежала, оборвав все связи, – недоверие, попытки контролировать каждый мой шаг и навязать то, что мне не нужно!

Резко вскакиваю из-за стола, задевая локтем стакан с водой. Он покачивается, но чудом не падает. В горле предательски встает ком, а глаза начинает нещадно жечь. Не могу больше находиться здесь ни секунды.

– Одри, постой! Куда же ты? – доносится взволнованный голос Дэйва, но я упрямо шагаю к выходу.

Быстрее, только бы он не догнал, не увидел моих слез. Ненавижу это чувство беспомощности, когда снова превращаюсь в ту маленькую испуганную девочку, которой никто не верил.

Тоска накрывает удушливой волной, от которой хочется выть. В голове крутятся последние разговоры, от которых становится только хуже. Джейсон больше не хочет меня видеть. Дэйв как с цепи сорвался со своей идеей завести детей. Меня будто загоняют в угол, и единственное, чего хочется – сбежать. И я точно знаю куда. Не в это приторное детское кафе, а в место, где наконец-то смогу побыть собой.

Ветер треплет полы расстегнутого пальто, пока я медленно бреду по кладбищенской дорожке. Шорох опавших листьев под ногами кажется оглушительным в этой давящей тишине. Вокруг ни души – только я и бесконечные ряды надгробий. Останавливаюсь перед серым камнем и достаю влажную салфетку из сумки.

Осторожно протираю холодный мрамор, стирая серые разводы от дождя и въевшуюся пыль. Пальцы замирают на выгравированных буквах, и к горлу снова подкатывает ком.

В и к т о р и я

В и н с е н т

Фамилия Джейсона рядом с её именем словно издевательски впивается в моё сознание острыми иглами. Внутри всё сжимается от смеси вины, ревности и какого-то болезненного любопытства. Даже сейчас, когда она… возможно мертва, я продолжаю ревновать обоих к ней.

– Знаешь, Вики, – мой голос звучит хрипло в промозглом воздухе, – мы с тобой как отражения в кривом зеркале. Обе метались между ними, разрывая сердца и себе, и им. Только ты выбрала уйти… если действительно ушла.

Кладу на холодный камень букет белых роз. Их аромат кажется неуместно сладким здесь.

– Я должна знать правду, – шепчу я, вглядываясь в дату на надгробии. – Жива ли ты? И если да, то зачем весь этот спектакль? Что ты задумала?

Порыв ветра срывает один лепесток с розы, и он, кружась, падает на землю. Как и я, падаю всё глубже в эту бездну между двумя мужчинами, которых… люблю?

***

Возвращаюсь домой в полном смятении чувств. Голова гудит от вопросов, догадок и противоречивых эмоций. Замечаю напряженную позу мужа и хмурый взгляд. Он сидит в кресле, сжимая что-то в руках.

– Одри, что это? – его голос звучит обманчиво спокойно, но я слышу в нем плохо скрываемую ярость.

Фотографии веером разлетаются по журнальному столику. У меня перехватывает дыхание – на снимках я, склонившаяся над могилой Виктории. На одном кадре я касаюсь холодного мрамора надгробия, на другом – кладу белые розы.

Кровь отливает от моего лица. В висках начинает пульсировать.

– Ты что, нанял за мной слежку? – мой голос дрожит от возмущения и обиды.

– А что мне остается? – он резко поднимается, делает шаг ко мне. – Ты постоянно навещаешь Джейсона. Я же вижу, как ты смотришь на него. Думаешь, я хочу быть дураком, которому ты наставишь рога?

Горький смех вырывается из моей груди:

– О, какая ирония! Теперь ты боишься измены? А где была твоя совесть, когда вы с Викторией крутили роман за его