Ветер, словно подгоняя в принятию решения, толкает в спину, пронизывает холодом.

И я сажусь в салон, невольно счастливо выдыхая от тепла.

В конце концов, ну что может случиться?

Тошка вполне в адеквате. Понял, что был не прав, извинился. Не убивать же его теперь за те слова неосторожные, на эмоциях сказанные?

— В общагу? — спрашивает Тошка, садясь за руль.

Снова смотрю на экран телефона, но сообщения все еще не прочитаны.

— Давай в аптеку, а потом к родителям. Получится?

— Без проблем, — кивает Тошка, — давай, музыку настрой пока.

Тянусь к панели, выбираю плей-лист, включаю…

И снова улыбаюсь. Теперь уже от знакомой мелодии.

Как в старые добрые, когда мы катались по летнему городу, и я подставляла лицо свежему ветерку из окна…

Ловлю снова на себе Тошкин взгляд.

— Я скучаю, Вась, — говорит он.

Ничего не отвечаю, просто отворачиваюсь к окну.

Наверно, я тоже чуть-чуть скучаю…

75

— Мама! Это не смешно! Открой уже!

Я все еще колочу по двери кулаками, но уже выдыхаюсь. Как-то очень быстро выдыхаюсь, с усилием прижимаю ладони к дверному полотну, стараюсь перевести дыхание и успокоить звездочки перед глазами.

Мне кажется, что происходящее — бред, что я сплю и вижу дурной сон, кошмар, что-то вроде того, который когда-то давно видела… Про ведьму что-то, про ее острый черный ноготь, со скрипом скользящий по моей ладони. Шепот, черные-черные глаза…

И неотвратимость судьбы, бесконечностью космоса летящая на меня.

Тогда я проснулась, с невыразимым облегчением осознала, что все увиденное — бред, и как-то очень быстро забыла про этот сон.

Может, и сейчас так же произойдет?

Надо просто позволить себе лечь… Прямо тут, на коврике в квартире родителей… Закрыть глаза…

И открыть их уже у себя в комнате, в общаге, глядеть на такой привычный потолок с трещинкой, слушать спокойное дыхание Маринки и думать с удивленным облегчением, какой глупый сон увидела, надо же…

Словно мама, радушно встретив меня чуть ли не у порога и усадив за стол покушать, отпраздновать наступивший Новый год, затем как-то переменилась, пробормотала что-то о том, что ей надо выйти…

И вышла.

И я даже не сразу поняла, что она заперла меня в квартире!

И в этот раз — без запасного ключа!

Такая глупость, такой бред…

Этого просто не может быть! Это же мама…

Мне становится обидно до слез. И я плачу, глупо, по-детски размазывая слезы по щекам. Сижу на коврике перед дверью, словно котенок, которого принесли с помойки, покормили, пообещали любить и гладить… А потом бросили одного в пустом чужом пространстве. Без возможности выбраться.

Зачем она дверь закрыла? Почему не выпускает?

Мне становится все тяжелее дышать, голова кружится сильнее, и сил хватает только чтоб вяло скрестись по двери и шептать:

— Мама, мама… Мамочка…

Мой шепот похож на слабый мяв того самого брошенного котенка.

И, наверно, настолько же бессмысленен.

Не пожалеет никто. Не придет.

Меня зачем-то заперли. И, похоже, чем-то опоили, потому что перед глазами круги, а в голове — сумбур.

И позвонить некому… Телефона нет. Мама из сумки забрала, а я и не заметила…

Господи, какая глупость была — ехать сюда! Глупость!

Не надо было…

Но зачем она так со мной? За что? За то, что не слушалась? Но ведь я ничего плохого…

Сознание уплывает, и в какой-то момент меня выносит куда-то за грань реальности.

Сквозь темную патоку в сознании слышу, как открывается дверь, как надо мной кто-то разговаривает.

И голоса, грубые, холодные… Мамин голос, папин…

Почему они… такие? За что?

— Ну вот, что теперь делать с ней? — это отец.

Его пальцы, пропахшие табаком и машинной смазкой, грубо трогают за щеки, разворачивают. Пытаюсь открыть глаза, не могу.

И звуки разносятся, отбиваясь эхом в гулкой голове.

— На кровать надо… — мамин голос. В нем неуверенность и досада, — кто ж знал, что такая хилая? Совсем ничего не жрет там, в общаге своей!

— А я говорил, не надо отпускать! — рычит на маму отец, тянет меня за руку вверх.

Не могу встать, не могу открыть глаза, тело словно гуттаперчевое, непослушное, неподъемное.

— Ну а как я ее удержу? — виновато отвечает мама.

— Как, как? — отец, потеряв терпение, рывком подтягивает меня с пола, чуть ли не выворачивая руку из сустава! Больно! Я хочу закричать, но не могу, только мычу что-то невнятно. — Доигралась со своим отродьем, доминдальничала! Бесовская тварь!

Мама молчит, только поддерживает меня с другой стороны, чтоб не заваливалась на бок. Эта поддержка не ощущается теплой и родной. Словно… Словно куль с песком тащат. Неаккуратно, с досадой, что такая неудобная, тяжелая.

— Ничего… — хрипит отец, — брат Игорь тебя укротит… Ишь, стерва, вымахала, гладкая…

Упоминание ненавистного имени заставляет встрепенуться.

Я дергаюсь и неожиданно толкаю отца от себя. Правда, на большее сил не хватает, потому и сама не могу устоять, заваливаюсь на бок и падаю на удачно попавшийся на пути диван.

С такой силой валюсь на него, что дыхание со свистом из груди вылетает. И больно по всему телу! Судорога проходит, меня бьет, корежит всю, дышать не получается, и я раздираю себе ногтями горло, в попытках найти хоть чуть-чуть воздуха.

— Ой… Переборщила, наверно! Скорую надо! — кричит мама надо мной.

— Куда понеслась, дура? — рявкает отец, затем склоняется ко мне, смотрит в лицо. Я с трудом разлепляю глаза, вижу на месте его лица что-то черное, страшное, кричу… Не кричу, хриплю, больно раня себе горло острыми осколками звуков.

Отец смотрит, затем говорит с удовлетворением:

— Это бесы в тебе. Так и знал. Не надо было брюхатую брать. Меня бес попутал тоже, вот и страдаю всю жизнь, маюсь. Ну ничего, сейчас брата Игоря приведу, он тебя освободит…

Он тоже пропадает, и я погружаюсь в невероятно страшное ощущение полного ужаса, перемешанного с бессилием.

Дышать чуть-чуть получается, но горло болит. И по телу волнами бегут судороги. А в голове — жуть черная!

Брат Игорь… Они меня… Ему? Ему?

Не-е-ет!

Я хриплю это бессмылсенное “не-е-ет”, и это отнимает последние силы.

Падаю в черную воронку страха, пожалуй, с облегчением, желая остаться в ней навсегда. И глаза не раскрывать.

Ощущаю, что надо мной кто-то стоит, смотрит, дышит…

Потом меня поднимают и несут.

И мне все равно уже, кто и куда меня несет.

Мне с моим страхом уютно.

Он, по крайней мере, честный.

Не обманывает.

____________________________

Мне казалось, я тебя люблю. Как-то это все же называлось?