— Ты просто, блядь, сейчас перевернул мой мир, — первым сорвался Костян, глаза налились кровью, будто вены в голове лопнули от напряжения. — Какой еще сын, мать твою, Сань?! Почему мы об этом узнаем только сейчас? Какого, блядь, его хера?! — орал он, шагнув ко мне так близко, что я почувствовал запах его злости, мокрый, с привкусом табака и боли.

Я шагнул назад, руки вскинулись сами собой, не в защиту — в бессилие.

— Потому что она не хотела, чтобы кто-то знал! — заорал я, так, что у меня в голове зазвенело. — Она боится! Она не хочет, чтобы Леха узнал!

Тишина ударила по ушам, будто пуля в глухую стену.

— Сын… у Лехи сын… — повторил Серый, уже не человек, а статуя с лицом, в котором смешались ужас и удивление, как у ребенка, впервые увидевшего, как отец бьет мать.

Я кивнул. Грустно. Почти виновато.

— Черт… — выдохнул Костян и вытер лицо ладонью, словно стирал собственные мысли.

— Та я рад за него, несмотря ни на что. Хоть и готов убить его прямо сейчас. — Может, он сам нашел Катьку? Может, узнал про пацана? Может, увидел, что ты приходил, а ему — ни слова? — Серый поднял глаза, в них читалось столько подозрений, что захотелось уйти.

— Может… конечно, может… — я опустил голову. — Только это уже не тот Леха, ребят. Это уже не наша компания. Мы давно распались.

Серый выпрямился, словно стал выше ростом.

— Замолчи, старик. Не говори так. Мы найдем этого ублюдка. Мы вправим ему мозги.

— Мы одна банда. С первого дня знакомства. И на всю жизнь, ты забыл? — Костян сказал это мягко, без пафоса, но в голосе у него стоял такой бетон, что я поверил.

Я слабо улыбнулся. Сухо, искоса, как будто разучился. Как же мы все изменились.

Вечер был липкий, как грязь под ногтями. Воздух — тяжелый, висел над городом, как будто сам знал, куда мы едем. Машина глотала километры медленно, будто не хотела туда, будто металл чувствовал, что в этом зале пахнет не только коньяком, но и смертью, впитанной в стены. Демин крутил руль с ленцой, одной рукой, в другой — сигарета. Дым уходил в форточку, но все равно щипал глаза.

— Ты хоть галстук завяжи, — сказал он, косо на меня глянув.

— Пусть мне лучше яйца обрежут, — буркнул я и потянул ворот рубашки. — В петле меньше давления.

Он хмыкнул, не обиделся. — Знаешь, раньше на такие сборы шли как в церковь. Сейчас будто на спектакль. Один пафос. Ни капли правды.

— А правда там, где пуля вошла, а не там, где портрет повесили, — ответил я, глядя в лобовое стекло. — Говорить красиво научились. Жить честно — не всем дали.

Подъехали. В зале — тесно, громко, мундиры блестят, как у гусей на параде. Кто-то уже пьяный, кто-то делает вид, что скорбит, но глаза выдают — смотрят, кто с кем, кто кому что скажет. Портрет следователя Валентина Петрова стоит как икона, свечи, цветы. Виски, водка, оливье. Все как надо. По-нашему.

— Видел бы он, как тут все вырядились, — шепнул Демин, уже наполовину усевшись за длинный стол. — Прям бал у сатаны.

— Да он бы первый сжег эту скатерть, — усмехнулся я. — С его характером, поминки были бы на стройке с шашлыком и гармонью.

Кто-то из старших подошел, кивнул. — Зорин, Демин. Рад, что пришли. Настоящие. Не как эти клоуны.

Я коротко кивнул. — Ага. Только мы, по ходу, последние, кто помнит, кто он был на самом деле.

— Он знал, что долго не протянет, — тихо сказал Демин. — Говорил же. “Я столько видел, Саша, что глаза мои уже устали. Следующий выстрел — будет в меня.”

— И не ошибся, — выдохнул я. — Только почему-то в спину. Как всегда. Самые честные умирают от пули, которой не ждали.

— Знаешь, — сказал он уже другим голосом, — я вот думаю… когда мы окажемся на месте того портрета — будет ли кому налить?

Я посмотрел на него. Долго. Без слов. Потом медленно взял стакан, поднял, и сказал просто:

— Плевать. Лишь бы не было пусто.

В какой-то момент к нашему столу подошла девчонка. Молодая, но уже не та, что бегала мелкой по району, — теперь в ней было что-то взрослое, чуть острое, чуть печальное. На фоне всех этих строгих мундиров и мужиков с орденами на пузе она смотрелась почти светлым пятном. Улыбнулась, как будто все это — не поминки, а встреча выпускников, и тихо сказала:

— Привет, Саш.

Я нахмурился, прищурился, а потом морда сама собой расплылась в ухмылке.

— Светка… малявка, ты ли это, черт побери. — Я встал, обнял ее крепко.

— Рада видеть тебя, — сказала она, отступив чуть назад.

— Я тоже рад. Ахренеть… сколько лет, сколько зим, — усмехнулся я, оглядывая ее. С

ветка больше не была той готомалолеткой с черной тушью и дыркой в носу, теперь передо мной стояла женщина. Не пафосная, не глянцевая, а настоящая, взрослая. Увидел бы ее Костян — и, будь у него сердце, оно бы сейчас пульнуло в ребра так, что дыхание бы сбилось.

— Ты какими судьбами тут? — спросил я, чувствуя, что это не просто так. Она слегка склонила голову, губы дрогнули.

— Валентин Петров… он был моим дядей.

Я застыл, будто током пробило.

— Ох, черт… Свет, я не знал. Прости. Соболезную.

— Спасибо. — Она слабо улыбнулась, но взгляд у нее стал стеклянный, как у тех, кто давно научился держать боль при себе. — Ладно, я пойду. Была рада увидеть тебя.

— Взаимно, Свет. Мы еще раз обнялись, и когда мои руки отпустили ее, взгляд мой скользнул за ее спину. И сразу застыл.

Там стояла Алина. Черт бы ее побрал. Вся из холода, как зима в женском теле. Рядом какая-то девчонка, что-то говорит ей — та кивает, слушает, но глаза… глаза в меня вцепились, будто я ей жизнь украл. Не мигала. Не дышала. Просто смотрела. Как на выстрел. Я чуть не сглотнул вслух. Она резко отвернулась, будто обожглась.

Я прочистил горло, будто это могло стереть все, что между нами случилось в той чертовой кабинке на колесе обозрения. С тех пор мы не виделись. После поцелуя. После слов. После того, как она убежала, а я остался — как дурак, с бешеным сердцем и пустыми руками.

— Почему ты, блядь, всех знаешь, а я только наших? — услышал я за спиной голос Демина. Я повернулся, усмехнулся.

— Потому что я вырос не в Зареченске, а с Зареченкой, — сказал я, откинувшись в кресле.

Он фыркнул, покачал головой, снова налил себе. Я бросил еще один взгляд в ту сторону — но Алины уже не было. Только пустота, только холод.

Глава 28

Шурка

Все, теперь мой взгляд искал ее повсюду, будто глаза сами выучили контур ее плеч, эту походку — легкую, как будто идет по краю чего-то опасного, чтобы не оступиться. Я встал с места, осмотрелся через зал, где в воздухе стоял перегар, духи и ложная скорбь.

— Потерял кого-то? — хмыкнул Демин, налегая на коньяк. — Я скоро. — Кинул коротко и пошел сквозь толпу, плечами расталкивая галстучных, будто кто-то из них мне еще что-то скажет.

Глазами выцепил ту девчонку, с которой она стояла — молодая, приторно вежливая. Подошел.

— Привет. Алину не видела? — натянул улыбку, которая больше напоминала оскал.

— Привет. Прости, не видела. — с такой же улыбочкой ответила она, почти по-кукольному.

Я сжал челюсти. Сучка. Конечно видела. Стояла же с ней только что, подруга называется. Не мое дело. Пошел дальше.

— Алину не видел? — спросил у какого-то сержанта, тот только пожал плечами. П

роклятье. Меня уже било изнутри — не от злости, от той хреновой пустоты, которая жрет все, если вовремя не поймать. Я рванул к выходу, распахнул дверь. В лицо ударил холодный ветер — вечер уже, небо серое, как рожа у начальства по понедельникам. Глянул вперед. По тротуару шла она. В нежном розовом платье, совсем не к месту, обнимая себя за плечи — замерзла. Маленькая, хрупкая, чужая в этом каменном городе. Я догнал ее быстро, снял пиджак и молча накинул на ее плечи. Она вздрогнула, обернулась, и глаза ее метнулись в мои — и все, я пропал.

— Пойдем, я подвезу тебя, — сказал хрипло.

— Не нужно. Ты ведь не сам.