Вот что: держите, — он протянул маленький узкий футляр. — Стеклянный язычок. Разбрызгиватель. Нажмёте — пойдёт тонкая струя. Не пугайте монахов «димой», дайте им ласку. Ирина взяла. Небольшая трубочка, стекло идеально чистое, кончик тонкий — словно слеза.
— Спасибо, — сказала она. — Но если что — я и без фокусов выживу.
— Мне не страшно за вас, — отозвался он. — Мне страшно за тех, кто вас увидит.
Он ушёл. Ирина осталась одна с тремя флаконами, серебристым сумерком на полке и слегка дрожащим дыханием.
---
Монастырь Св. Якоба стоял на возвышении — не гордо, а как можно выше от воды. Камень тёплый от пережитых дождей. На дворе пахло ладаном, старой известью и воском — густо, как в тесовой шкатулке.
В притворе — тишина, которую несли обувью: каждый шаг отдавался мокрым стуком.
Ирина шла ровно, как на защиту диплома: не медленно, не быстро, подружив дыхание с шагом.
Её встретили трое: настоятель — сухой, как верёвка, с мягкими глазами; писарь — тот самый «слишком чистый»; и Фогель — стоял чуть в стороне, руки за спиной, выражение лица — нейтральное, как вода.
— Frau Braun, — начал настоятель мягко, — вы — новая страница в нашем городе. Современность всегда приходит с шумом. Нам нужно понять — это ветер или сквозняк.
— Это свежий воздух, — ответила Ирина. — Но окна я закрываю, когда холодно.
Уголок его губ дрогнул — то ли усмешка, то ли благословение на дерзость.
— Нам говорили, что у вас есть «чистая вода розмарина», — продолжил он. — Покажите.
Ирина раскрыла сумку, достала три флакона и стеклянный «язычок» от Йоханна.
— Это — первый отбор, — показала на один. — Это — вчерашний, это — сегодняшний, только что снятая «душа розмарина». Все — без спирта, только вода и пар. На кожу — мягко, на ткани — тоже. — А эффект? — сухо спросил писарь. — Очищение и запах чистоты, — ответила она. — Это не лекарство от чумы, это воспитание привычки. Лекарства мы будем обсуждать с доктором, когда вы научитесь мыть руки.
Писарь поджал губы, но настоятель кивнул.
— Дайте попробовать.
Ирина набрала в «язычок» каплю, распылила — тонкая вуаль легла на воздух. Запах розмарина вышел мягким, как шёпот, — без удара, без эго.
Настоятель вдохнул — закрыв глаза. — Чисто, — сказал он. — И о молитве не спорит. Писарь попробовал — моргнул от неожиданной деликатности. Фогель поднял глаза — и впервые на его лице отразилось удивление, как у человека, ожидания которого обогнали.
— Теперь — вот это, — сказала Ирина и показала воду цитруса. — Не для церкви, для дома. Они вместе — делают жизнь терпимее.
— А вы — осторожны, — произнёс настоятель почти ласково. — Вы говорите «для дома», а продаёте мне идею чистоты. — Я продаю привычку, — поправила Ирина. — Остальное — бонус.
— И всё же, — вмешался писарь, — где вы взяли метод? В городе таких «машин для воды» нет.
Ирина встретила его взгляд прямо: — Метод — стар как пар. Горшок, миска, холодная тряпка. Я не изобретаю, я собираю. — И язычок? — кивнул он на стеклянную трубку. — Купила у купца Йоханна Мейера, — честно ответила Ирина. — Как и мирровый спирт, который вы сами любите в службе.
Пауза. На секунду у писаря дрогнуло ухо — «узнал себя». Настоятель смотрел на Ирину с улыбкой человека, который нашёл новую страницу в привычной книге.
— Я хочу, чтобы женщины Линдхайма перестали бояться мыла, — произнесла она тихо. — Если вам нужно моё обещание — я не продам «чудо-вод», не стану лечить «от всего». Я — аптекарша, не колдунья. Чищу дом, а не души.
— Этого достаточно, — сказал настоятель. — Официально: монастырь не возражает против продажи «воды розмарина» для дома и «мыла для рук», при условии ровной меры и без «чудес».
Писарь поморщился, но промолчал. Фогель кивнул коротко — как ставит подпись врач.
— И ещё, — добавил настоятель, — раз в неделю приносите по флакону воды для нашей больницы при монастыре. Я заплачу миррой.
— Договорились, — Ирина кивнула. — И — ещё: раз в неделю урок мытья рук для послушников. Любой может приходить. Писарь поперхнулся воздухом. Настоятель рассмеялся тихо. — Вы дерзкая, фрау Браун. Но я стар, мне нужна дерзкая чистота. Приносите. ---
Снаружи воздух пах не ладаном, а дождём. Ирина шла вниз по лестнице монастыря и впервые за долгое время позволила себе расслабить плечи.
Шаги догнали — привычные, «сухие»: Фогель.
— Вы сегодня были на грани, — сказал он без прелюдий. — Ещё слово — и писарь объявил бы вас ведьмой «с лимонным хвостом».
— Значит, я сказала ровно столько, чтобы остаться аптекаршей, — ответила Ирина. — Спасибо, что стояли в углу и молчали правильно. — Мое молчание — тоже лекарство, — сухо заметил он. И — впервые почти смягчился: — Ирина… — он проговорил её имя осторожно, как редкое слово, — если вы попадёте в беду — зовите меня. Даже если беда — просто кто-то слишком громкий.
— Доктор, — улыбнулась она, — у меня для таких есть вода цитруса.
— Не для всех, — отозвался он, уже уходя. — Некоторых успокаивает только налоговая.
Она засмеялась — свободно, как после дождя.
---
У ворот монастыря, разумеется, стоял Йоханн. Не потому, что не верил ей — потому, что ему было интересно.
— Ну? — спросил, даже не скрывая нетерпения. — «Да» с ограничениями, — ответила Ирина. — Раз в неделю — вода для больнички. И уроки для послушников. — Вы бесстрашны, — восхищённо сказал он. — Учить мыть руки тех, кто уверен, что Бог мыт, а мир — нет. — Я просто хочу старость без чумы, — пожала плечами Ирина. — И город без вшей.
Он протянул руку — не для руки, для сумки:
— Давайте, донесу. — Спасибо, донесите, — неожиданно легко согласилась она. Усталость, как вода, нашла щель.
Они шли рядом. Линдхайм шумел вечерним хлебом. Где-то смеялись, где-то спорили. С площади тянуло свежескошенным сеном, со дворов — жареным луком.
— Вы заметили? — сказал Йоханн негромко. — Сегодня в городе менее пахнет. — Это вы про дождь или про лимон? — Про вас,
