К концу весны поступили сведения, что маркиз Вэнкс с молодой женой покинули общество и отправились в дальнее поместье. Не знаю, что именно и как предприняла графиня, кому она писала и обращалась за помощью, но не так уж она была и беспомощна, как рисовалось барону.

Я же получила от нее, правда, уже летом, небольшую записку и прекрасный сапфировый комплект в подарок – брошь и семь шпилек.

«…мою благодарность. С тех пор, как я последовала вашему совету, сын мой пошел на поправку. Не устаю благодарить Господа за нашу встречу и вашу мудрость, леди Элиз де Бошон. Пусть он выглядит сейчас, как сын простолюдина из-за этого вашего полезного загара, но он подрос за это время и набрал вес. Вы всегда можете рассчитывать…»

Летом Белка разродилась четырьмя щенками, доставив необыкновенное удовольствие девочкам. Важная роженица лежала в большой корзине у меня в комнате, неохотно допуская к своим сокровищам девочек, меня, ну и Дебби. На всех остальных она грозно рычала, запрещая даже близко подходить к этим прекрасным созданиям.

Облаянный барон просто выскочил из моей комнаты под смех девочек. Он не внушил матери доверия, и она бесстрашно кинулась на него.

-- Леди Элиз, – улыбаясь, он стоял за порогом и беседовал с нами сквозь щель в двери, на которую продолжала гневно рычать Белка. – Леди Элиз, пожалуйста, как закончите, зайдите ко мне в кабинет. Я боюсь вашего зверя!

Щенки стали самой главной новостью и предметом бесконечных разговоров и интриг.

После долгих споров и даже некоторых ссор было решено поступить так: один щен оставался у Белль, второй у Миранды. Того, что покрупнее, с одним черным в папу ухом я отправила в подарок графине Гернерской. Все же такие мелкие собачки были здесь редкостью, и я помнила, как охотно юный граф играл с Белкой. Конечно, ему уже положена по возрасту собака покрупнее, но я была уверена, что и этот подарок не оставит мальчика равнодушным.

А последний щенок, тихая и скромная девочка, копия самой Белки, отправился в Эдвенч к мадам Синт.

Между тем лето катилось к концу, а у меня появилось множество дел, связанных со свадьбой. Марта обещала приготовить все так, что гости: «…руку укусят свою и не заметят!», готовились украшения и небольшие памятные сувениры.

А главное, я шила себе платье. Строго запретив барону появляться в швейной, я сама частенько ходила туда и примеряла кружева и другую отделку на выбранную модель. Да, по местным меркам оно будет несколько необычным, но я точно знала, чего хочу.

Наша свадьба состоялась в середине осени, когда уже спал летний зной, и пришлась на то время, которое на Земле называют бабьим летом. Теплое, но не жаркое осеннее солнце освещало небольшую арку из багряно-золотых веток. Священик, прибывший из Эдвенча, был молод и улыбчив, а детский хор выпевал хвалу Господу чистыми и нежными голосами.

***

Гости сидели на покрытых коврами скамьях, жених нетерпеливо переминался под аркой, нервно посматривая на каменную дорожку – невеста запаздывала. За скамьями для почетных гостей толпились почти все слуги замка, даже главная повариха Марта нашла время полюбоваться на необычную церемонию.

В воздухе плыл яркий аромат поздних роз: целые корзины их доставили из города и ближайшего села. Некрупные цветы, собранные в маленькие округлые букеты, поражали воображение какой-то яростной окраской. Желтые и огненные, нежно-розовые и отчаянно малиновые, зеленовато-белые и алые, поздние, второго цветения, и потому – особенно душистые.

-- Идет… Идет…

Шепот гостей заставил барона обернуться…

В целом, мужчины довольно равнодушны к мелочам в женской одежде. Образ они никогда не рассматривают детально, вбирая в себя все и сразу целиком. Именно поэтому Генрих Хоггер даже не смог бы себе представить, сколько разных деталей понадобилось для этого зрелища…

По отмытой с утра мощеной дорожке медленно двигался белоснежный ангел…

Две миловидных девочки в одинаковых нежно-розовых платьях, с полными корзинками на сгибе рук, шли на пару шагов впереди, по обе стороны от невесты, щедро бросая вверх белоснежные лепестки роз. Шаловливый легкий ветерок чуть подхватывал их и немного кружил в воздухе, а сквозь эту удивительную метель плыла, нежно улыбаясь, Элиз…

Даже много лет спустя, закрыв глаза, барон вспоминал это видение именно так: плывущая в облаке лепестков девушка, одетая в белоснежный шелк.

Это потом дамы пристально и с любопытством рассматривали и тонкой работы кружева, и потрясающую накидку на густых волосах, невеста называла ее фатой, и даже нежнейшую бледно-розовую вышивку по краю рукавов и юбки.

Для самого же барона Хоггера этот момент навсегда остался в памяти как миг невозможно яркого счастья.

ЭПИЛОГ

Годы моего замужества летели и летели…

Разумеется, у моего мужа были недостатки. Но я давным-давно знала, что и сама не мисс Совершенство, потому всегда старалась находить разумные компромиссы. Первые годы нам было довольно сложно, впрочем, даже тогда до крупных ссор не доходило – мы учились.

Генри не только был самым-самым восхитительным мужем и любовником, еще он был упертым бароном Хоггером, не слишком склонным к этим самым компромиссам. У него были свои понятия о чести и достоинстве, но практически полностью отсутствовал столь присущий моей прошлой жизни гуманизм. Он заботился только и исключительно о своей семье и своих близких. Я помню, какой сложный разговор мне пришлось выдержать из-за Милли.

Честно, я даже сейчас не думаю, что мне удалось тогда переубедить его. Скорее, он сдался под наплывом обстоятельств: я носила нашего первого ребенка, и муж трясся надо мной, как курица над яйцом. Его бы воля, я бы все месяцы провела в постели, окруженная десятком слуг, готовых выполнить любой каприз. Но если с его сверх опекой я справилась, пусть и не сразу, то признавать, что Милли нужно помочь, он не желал.

После позорной казни мужа и лорда Стортона вдова с маленькой дочерью осталась один на один против всей деревни. Да, лорд Хоггер, как и обещал покойному капитану Дункану, позаботился, чтобы женщина с ребенком не голодали, но на этом и все.

Крестьянки же, вовсе не обрадованные тем, что в их деревне живет молодая красивая вдова, да еще и, по их меркам, гулящая, начали медленно и въедливо травить Милли. Каждая опасалась, что эта гладкая девица положит глаз именно на ее мужа. Про гульки с лордом и скоропалительную женитьбу знали все в округе – шило в мешке не утаишь.

Я, кстати, была уверена, что малышка – дочь Стортона. Ни у кого больше я не видела такой яркой синевы глаз. Не знаю, как уж Милли пришлось переломить себя, но однажды зимой, на пороге замка Эдвенч возникла тепло укутанная женщина с огромным свертком, привязанным к спине.

Передо мной стояла похудевшая, даже чуть постаревшая, с темными кругами под глазами Милли и, упорно глядя в пол, рассказывала: