— Но я не хочу ее преодолевать, — говорю я, почти рыча, гнев внутри меня быстро нарастает.

— Ты боишься забыть, — говорит Мастер Истины. — Ты боишься, что если не будешь скорбеть, то забудешь свою тетю, своего отца, свою мать.

Полагаю, нет смысла спрашивать, откуда он знает о них.

— Скорбь — это любовь, — говорю я. — Я не хочу переставать чувствовать ее, как бы больно это ни было. Моя скорбь сохраняет их в живых.

— Она может сохранять их в живых, но ценой твоей жизни, — говорит он. — Тебе нужно найти баланс, иначе ты не будешь жить полноценно.

Услышав это, я замолкаю, плотно сжав губы. Я боюсь, что если не буду постоянно думать о своей тете, то потеряю связь с ней, как это произошло с моими родителями.

— Ты — сосуд для своего нерастраченного горя, и это только подпитывает твою ярость, которая в конце концов всегда выгорает, превращая тебя в пепел, — бесстрастно говорит Видар.

Я удивленно смотрю на него. Он некоторое время ничего не говорил, его холодные глаза изучали меня сквозь дым.

— Очень верно, Видар, — говорит Сэй Белак, прежде чем снова обратить свой металлический взгляд на меня. — Эти сеансы не для того, чтобы стереть людей из твоей жизни, а для того, чтобы почтить их память. Это даст им возможность продолжать существовать, а тебе — со временем восстановить с ними связь.

— Я просто… — начинаю я. — Последние две недели я была так занята, что у меня не было времени скорбеть, а потом все это обрушилось на меня сразу. Я не хочу, чтобы это продолжалось, удары безжалостны, как будто горе пытается поглотить меня.

— И поэтому это место — он взмахивает руками, его мантия раскачивается и разгоняет дым — то, где ты можешь выпустить все наружу. Чтобы ты могла продолжать жить так, как хотела бы твоя семья, зная, что ты будешь чтить их энергию и память в священном месте, под присмотром богинь. Ты не будешь одинока, но нам и не следует скорбеть в одиночестве. В основе своей мы — социальные существа, и скорбеть вместе с другими, делясь своей болью и создавая пространство для нее, — это то, о чем общество давно забыло. Возможно, все войны и все смерти сказались на нас, заставили нас забыть, что означает разделять коллективную скорбь.

Я смотрю на его лицо, его бледную кожу, низкие брови и темные тени под глазами и на щеках, волнистые рыжие волосы, обрамляющие его лицо, и, конечно же, глаза из металла. Я задаюсь вопросом, кто он на самом деле и откуда он, с каким горем он, возможно, столкнулся за эти годы и как давно он родился. Что он видел. Каких людей знал.

— Хороший маг никогда не раскрывает все сразу, — говорит он тихим голосом, улыбаясь мне кривой улыбкой. — Со временем ты многое увидишь. Многое узнаешь. Когда будешь готова. А пока давай начнем с того, что посмотрим на огонь.

Я смотрю на языки пламени. Раньше это были маленькие оранжевые, красные и синие огоньки, которые окутывали кусок смолы. Но теперь всполохи стали большими и танцующими. Они движутся в унисон, как будто каждый — это отдельная сущность, обладающая сознанием. У меня такое впечатление, что они двигаются для меня, пытаясь показать мне что-то каждым мерцанием.

Я не знаю, как долго смотрю на них, мой мозг кажется липким, как будто он превратился в кашу внутри головы, и я полностью загипнотизирована огнем.

И тогда я вижу это. Языки пламени сливаются, образуя изображение. Сначала очертания, как будто тени в пламени пытаются создать форму. Затем это превращается в нечто совершенно, до ужаса реальное. Я вижу цвет и текстуру, как будто смотрю через портал в другой мир, в другое время.

Я ахаю.

— Я вижу… я вижу что-то. Я действительно вижу что-то.

Остальные молчат, пока я пытаюсь понять и описать то, на что смотрю.

— Я думаю, это пещера. Пещера с черными стенами, а в середине пещеры находится чаша с лавой. Бурлящая лава, которая медленно вытекает через узкий канал, шириной примерно в фут. Чаша… У меня такое ощущение, что это Мидланд. Да, где-то в Мидланде. Она похожа на многие пещеры, в которых я бывала раньше, включая ту, в которой ночевала с Андором, но ни в одной из этих пещер, очевидно, не было лавы, иначе мы бы никогда не рискнули туда зайти.

Затем лава начинает двигаться, она не просто пузырится и потрескивает, а вздымается, как будто внутри нее что-то есть.

Вдруг из середины чаши появляется голова. Голова женщины, которая кажется одновременно смутно знакомой, ужасающей и прекрасной.

— Там женщина, — тихо вскрикиваю я, боясь отвести взгляд от этой сцены.

— Какая женщина? — резко спрашивает Мастер Истины.

— Она из лавы, — взволнованно говорю я и смотрю, как она выходит из чаши: полная грудь, тонкая талия, узкие бедра, длинные ноги. Ее тело местами слегка остывает, сохраняя форму, но чернеет, а остальные части тела пылают раскаленным жаром. — Она женщина, сотворенная из лавы.

— А что еще ты видишь? — спрашивает он. — Она что-нибудь тебе говорит?

— Почему она должна мне что-то говорить? — спрашиваю я, но он не отвечает. Не похоже, что я являюсь частью этой сцены с женщиной, тем более что ее внимание приковано к задней части пещеры, где…

— Она не одна, — говорю я. — Там дракон, я думаю, что вижу когтистую лапу, я… — Я замолкаю, моргнув при этом. — У дракона две головы. Он синий с металлическим отливом, и у него две головы. Она разговаривает с ним, а он слушает ее, как будто…

— Змеегдраг, — шепчет Видар. — Дракон, который откладывает яйца бессмертия. Это значит, что мы на правильном пути.

Я наблюдаю, как она продолжает что-то говорить дракону, а затем дракон наклоняет голову и поднимает что-то.

Тело.

Я снова ахаю, прижимая руку к губам, но прежде чем я успеваю разглядеть, чье это тело, человеческое оно или нет, видение внезапно исчезает, и передо мной снова кусок смолы.

— Оно исчезло, — шепчу я, чувствуя головокружение. — Оно исчезло.

Я смотрю на Сэя Белака.

— Как мне вернуть его?

— Ты не можешь, — спокойно отвечает он. — Тебе показали то, что нужно было знать на данный момент. Ты можешь вернуться в другой раз и попробовать снова, как делают Колбеки, но…

Я качаю головой.

— Жаль, что я не сделала этого раньше. Завтра мы отправляемся в Эсланд.

— Тогда