Именно благодаря ему в деле об украденных годах появилось три подозреваемых, за которым была установлена круглосуточная слежка.

Я помнил три черно-белые изображения, которые лежали у отца на столе. И даже сейчас могу до мельчайших подробностей описать их.

Благообразный черноволосый господин средних лет в золотом пенсне.

Рыжеватый молодой человек в полосатом костюме. У него были такие же рыжие усы, напоминающие стрелки часов.

И — женщина, толстая часовщица из Квартала Теней, которую полиционеры проверяли особо.

Была у отца теория, что время ворует женщина, которая хочет продлить молодость, не желает стареть. Именно на женщину он ставил.

И ошибся.

В тот поздний вечер мы возвращались из Ковена вместе.

Мне было шестнадцать, я готовился поступать в Академию полиции, и в те дни, когда не изучал теорию и не тренировался, то торчал у отца на службе, чтоб набраться опыта.

Это был спокойный, тихий вечер нашего короткого северного лета, когда ничто не предвещает беду.

Мы шли, разговаривая о вчерашнем громком и дерзком ограблении «Цисмолд и Ко» — впервые за всю историю существования конторы!

Я с восхищением слушал версию отца, который уже разложил действия преступников по полочкам и составил грамотный список оперативных мероприятий. У него был такой ясный аналитический ум!

Сильный и опытный, мудрый и справедливый — он был моим кумиром. Как же я мечтал стать хоть немного похожим на него и не посрамить честь его мундира!

Вдруг из подворотни раздался истошный женский крик и детский плач, а через секунду на дорогу выбежал испуганная маленькая девочка лет восьмив русых кудряшках.

— Помогите! Там моя мама, моя мамочка! — захлебываясь слезами, закричала она. — Спасите ее, добрые господа!

Мы с отцом бросились в подворотню…

Вот только никакой «мамочки» там не оказалось.

Засада.

Десять наемников-головорезов с арбалетами.

Будь на месте отца кто-то другой, то у нас бы не было шансов.

Но отец умел мастерски стрелять с двух рук.

Его воплощением был Стрелок.

Он поразил девятерых, а я поймал десятого, который хотел трусливо сбежать.

Прижав его, мы выяснили, кто заказчик.

Чернявый часовых дел мастер в золотом пенсне.

Он щедро оплатил наемникам убийство офицера Альберта Рэтборна, который шел по его следу.

Часовщика нужно было брать быстро, потому что наемник слил информацию о том, что он собирается поменять внешность и пуститься в бега.

Отец запросил Ковен о подкреплении, а мне велел идти домой.

Но я не мог его бросить. Не ушел, несмотря на приказ.

В часовую лавку мы отправились вместе.

Нервный Часовщик, дрожа от страха, метался по своему логову, бросая вещи в чемодан.

На самом дне чемодана лежал металлический футляр с брегетом — серебряными часами на длинной цепочке.

Обезвредив маньяка, отец раскрыл футляр, рассматривая старинный и древний артефакт, обладающий такой силой…

Но в этот момент Часовщику, надежно скованному обездвиживающим заклятием, каким-то чудом удалось высвободить руку.

Он притянул ею брегет за цепочку и быстро откинул крышку.

На циферблате блеснул тонко выгравированный череп с рубинами вместо глаз.

Часы оказались ровно между моим отцом и Часовщиком.

Рубины в глазах черепа сверкнули, и серебристый песок заискрился над стеклом часов.

В этот момент стало происходить жуткое.

Отец стал стремительно стареть, а Часовщик так же стремительно молодеть.

Я бросился к часам, папа закричал:

— Не смей их трогать! Не смей прикасаться к ним, Лианс!

Он выстрелил в часы, которые качались, словно маятник, отбирая его жизнь по годам, но вмиг одряхлевшая рука дрогнула, и он не попал.

А время не шло. Оно летело.

Волосы отца на глазах белели, а кожа сморщилась и покрылась пигментными пятнами.

Уже невзирая на его запрет, я сшиб Часовщика с места, выкрутил его руку и наступил на запястье сверху.

Стекло в часах жалобно хрустнуло.

И тут раздался оглушительный хохот.

Хохотал черноволосый парень — мой ровесник в золотом пенсне и мешковатой одежде не по размеру.

Часовщик радостно смеялся, довольно оглядывая свое помолодевшее тело.

Я подобрал пистолет и, не раздумывая, выстрелил.

Парень подавился смехом, и упал, схватившись за грудь.

А я подскочил к своему отцу, не в силах сдержать слезы, и поддержал его, чтоб не упал от бессилия.

От красивого, сильного, успешного, уверенного в себе мужчины в самом расцвете осталась лишь жалкая развалина лет под сто двадцать.

На него было горько смотреть. Так горько, что сердце готово было разорваться на части.

— Папа, вот так. Держись за меня… — стараясь казаться спокойным, я усадил его на стул, хотя внутри все дрожало. — Сейчас прибудет подкрепление. Мы… Мы найдем способ вернуть тебе украденные годы, папа!

Отец едва-едва помотал головой на тонкой шее. Даже это, казалось бы, легкое движение далось ему с трудом.

— Сделай для меня это, сынок.

Шепот отца был едва слышен.

Взглядом он указал на пистолет в моей руке.

Он прошептал еще, что время утекло — его невозможно будет повернуть вспять. Прошептал, что не хочет доживать свой век… таким. Что не хочет, чтобы его прекрасная молодая жена — моя мать видела его беззубым, сморщенным, дряхлым стариком.

Конечно, она будет любить. Она будет варить кашки, кормить с ложечки, отправляя эти кашки в беззубый рот, будет заботиться, растирать одряхлевшие кости целебной мазью, но в глубине своей души…

Голос отца прозвучал в моей голове, словно наяву.

Просто сделай для меня это.

Я резко подскочил, чувствуя, как сердце колотится в груди.

Снова этот кошмар.

Снова.

Уж лучше бы она пришла ко мне во сне.

Тоже было бы больно.

Но то боль иного сорта.

Тягучая, мучительная и сладкая, как патока.

И я ни за какие сокровища мира не согласился бы с ней расстаться.

Я поднялся с нар и подступил к турнику.

Разумеется, в этой узкой темной тюремной камере никто не подумал позаботиться о спортивных снарядах для заключенных.

Я приспособил под эти нужды торчащую из стены трубу.

Правда, что-то в последнее время она стала какой-то хлипкой.

Раньше делал тысячу подтягиваний за один подход. Но сейчас этого уже было мало, потому увеличил это количество до трех с половиной тысяч.

Проклятье!

Боюсь, демонова труба все-таки скоро не выдержит и отвалится к иблисам собачьим!

Тогда, пожалуй, можно будет передать Освальду, чтоб заплатил кому надо, и мне бы установили в камере нормальный турник.

Вот было бы счастье!

Он и так все порывается устроить мне в тюрьме лучшие условия.

Чуть ли не