Злость ударила мне в голову, несмотря на её доверительный тон. Не много эта оборотница на себя берёт, предлагая забрать мою Еву?!

– У тебя есть дом, – процедил. – Мой, – и тут же исправился. – То есть… наш…

– Я расскажу тебе кое-что завтра. И если ты… решишь, то уеду. Но это будет в последний раз. Потому что я не готова…

– Я не решу.

– Ты просто не знаешь, о чём пойдёт речь.

– Это неважно. Что бы ты ни сказала, что бы ни сделала, я от тебя не откажусь. И не поставлю тебя больше перед выбором. Даже сомневаться не позволю. Если я ошибаюсь или веду себя как придурок, то придумай мне наказание, но не уходи…

Она покачала головой отрицательно.

– Я благодарна тебе за всё. И глупо пытаться скрыть, что привязана к тебе. Но ты взрослый мужчина, Эмир. Я не стану тебя воспитывать и шантажировать уходом или наказаниями. Если ты в какой-то момент времени решаешь, что твой характер, твоя злость, твоя обида важнее, чем я, то значит меня быть в твоей жизни не должно. Я готова помогать тебе исправлять ошибки, быть рядом, даже когда все против, но не готова терпеть грубость, вспышки ярости, бояться, что ты можешь меня ударить или… сделать ещё что-то.

– Тебе не придётся бояться. Я лучше отгрызу себе руку, чем подниму её на тебя. И больше никогда не обижу.

Я говорил искренне. Она права. С чего я вообще решил перекладывать на её плечи свои ошибки и своё дурное поведение? Почему она должна что-то там придумывать и терпеть вместо того, чтобы жить счастливо? Ещё недавно я сам готовился подохнуть, а сейчас благодаря ей я живу (уверен, что из-за неё именно), и вместо того, чтобы обещать ей каждодневную радость и целовать её ноги в благодарность за всё, тупо сообщаю, что собираюсь снова косячить. Ну уж нет. Я не отдам Еву. И если так надо, то стану самым сдержанным оборотнем в стае.

– Идёт, – вдруг легко согласилась она, улыбаясь, словно мы обсуждали какой-то спор, а не серьёзные вещи. И тут же протянула мне руки, как если бы хотела, чтобы я взял её на руки. И я взял, а затем поцеловал в волосы.

– Передумала идти сама?

– Немного устала.

– Чем тебя лечила эта… оборотница?

Никак не мог понять, кто она по виду. Ева улыбнулась как-то хитро-весело:

– Любовью.

– ЧЕМ? – растерялся. – Она тебя… – принюхался – вроде ничего такого. – Что она делала?

– Говорю же, любила.

– Ева… если она… – сбился с шага. – Так, всё. Я сейчас оставлю тебя в машине и вернусь к этой любвеобильной…

Ева покачала головой и вздохнула:

– Я серьёзно, Эмир. Она сказала, что я должна была вырасти и стать как она и как моя мама… – тут она замялась, видимо не желая мне раскрывать секрет. – Но если дети вроде нас живут в условиях эмоциональной ограниченности, то получаются вот такие калеки, как я, она назвала это «одинокие души».

– Одинокие души?

– Оборотни, не имеющие истинной пары. Но умирающие без взаимной привязанности… без чувств… без любви. Это что-то вроде подпитки или якоря… Чтобы жить, нам нужно быть к кому-то привязанными… и… нельзя терять того, кого любишь… и кто любит… Но это Эррин сказала. Я сама не знаю, как это работает.

– Что-то я сомневаюсь, что эта грымза может кого-то любить…

– Она не много рассказала о себе и о моей маме, просто почуяла, что я почти «своя». Но дело не в том, может ли любить Эррин… Хотя мне же помогло. Правда, она ещё колола мне свою кровь, как делала мама…

– Зачем эта кровь?

– Ну вроде лекарства, – пожала плечами Ева. – Только его одного мало. Эррин сказала, что все женщины, обладающие её даром, в некотором смысле сёстры. А значит, я ей тоже не чужая. И если у меня больше нет моей… мамы, то она будет любить меня за неё.

– С чего бы такая доброта? – я прям бесился уже от того, как резко стало много в нашей с Евой жизни этой вот врачихи, которая задуривает ей голову своими нереальными россказнями.

– Их очень мало, Эмир, а таких как я всё больше из-за безразличия семей… Мне кажется, я тоже чувствую к ней привязанность…

Мне вот не хотелось, чтобы Ева была к ней привязана. Но не запрещать же ей… Тем более я всё не мог избавиться от ощущения, что она сейчас стала пахнуть слаще, вкуснее. У меня разве что слюна не капала. А уж как хотелось её поцелуев и остального… Едва держался.

– А… я могу любить тебя? Этого хватит? – было странно предположить, что чтобы жить Еве нужна всего лишь любовь. Всего лишь… А ведь именно чувств от меня она так и не дождалась в наш прошлый раз.

– Эррин не верит…

– А ты?

Ева покраснела и отвела взгляд:

– А я в тебя всегда верю, Эмир.

– А она не сказала, как именно… надо любить? Что конкретно делать?

Ева помотала головой.

– А что она делала?

– Как мама, обнимала, гладила и пела колыбельную.

– Думаешь, мне нужно научиться петь?

Я спрашивал всерьёз.

– Нет, не думаю, Эмир. Ты можешь делать что-то другое.

– А тебе уже можно что-то другое?

– Что? – снова заалели её щёчки, а я почуял слабый запах возбуждения

– Ну что-то, что докажет тебе, что я тебя… люблю… – первый раз наверное не проорал это.

– Мы решим это завтра, когда я расскажу тебе…

– Давай сегодня, Ева!

– Нет, Эмир. Завтра, – устроила она снова голову на моем плече, а потом всю дорогу в машине сидела тихо-тихо и задумчиво смотрела в окно. Вот только я не отступил от своих намерений.

После сеанса с этой розовоглазой, Ева выглядела почти здоровой. Дома даже сама вызвалась готовить. Я ей помогал. И пусть она уставала быстро, но вполне стояла сама, ходила медленно и не теряла сознание.

Я никогда не слышал про то, что в мире кроме обычных оборотней есть ещё какие-то вроде неё, для которых важны эмоции. Выходит, когда она осталась совсем одна, ей становилось всё хуже. Потом ещё волчицу потеряла. Хотя я был почти уверен, что смогу её вернуть. И теперь готов был дать ей столько чувств, сколько ей нужно, ещё и с процентами. За то время, пока она окружала меня заботой, медленно умирая сама от моего безразличия. Во мне просто бурлили эмоции, требуя выхода. А от её