– Успокойтесь, господин, – пробормотал хозяин. – Присядьте, выпейте чего-нибудь горячего. Если в Дала-Эрне и правда есть кто-то, кого вы ищете, то этот человек дождётся лета.

“Если она вообще ещё жива” – мрачно подумал я.

Слова остались невысказанными. Сжав зубы до хруста, я силой воли вдавил ярость обратно, в ту тёмную бездну, откуда она пришла. Молча развернулся и тяжело проследовал до самого дальнего, закопченного столика.

Трактирщик, кажется, облегчённо вздохнул и что-то прошептал подошедшей служанке. Та кивнула и вскоре поставила передо мной деревянную миску с дымящимся варевом. На поверхности плавал кусок костлявой рыбы.

Я поморщился. Если что-то я ненавидел больше холода, так это рыбу. Этот тошнотворный запах, который пропитывает кожу, въедается в волосы и преследует днями. Глоток воздуха сквозь стиснутые зубы и желудок судорожно сжался. Но тело требовало топлива, сил для поисков. С отвращением я зачерпнул ложку жижи.

И в этот миг…

Сквозь смрад прогорклого жира, пота и дешёвого хмеля прорвался другой запах. Тонкий, едва уловимый, но такой знакомый, что сердце остановилось, а потом рванулось в бешеной скачке. Дикая вишня…

Кровь застучала в висках. Запах крепчал, вёл невидимой нитью. Я медленно, как во сне, повернул голову, сканируя сумрак трактира.

Она. У стены. Молодая девушка в простом, но чистеньком платьице. И на её плечах… Шаль. Тончайшая шерсть, окрашенная в глубокий, сочный цвет бургундского вина. По краю замысловатый золотистый узор, похожий на сплетение ветвей. В этой глуши, среди нищеты и запустения, шаль выглядела инородным объектом, словно драгоценный камень, случайно упавший в грязь.

Ледяная рука сжала горло. Как? Как вещь Анны оказалась здесь? На плечах чужой девчонки? Продала ли Анна её от отчаяния? Отдала ли за кусок хлеба в этом богом забытом краю?

Ярость вскипела вновь, но теперь с ней смешался холодный, липкий страх.

Я встал и, оставив нетронутую рыбу, бросился к выходу. Нужно было проверить деревню. Возможно, Анна не смогла пересечь перевал и осталась здесь. Возможно, она совсем рядом.

Вывалившись из трактира, я окунулся в кромешную, слепящую снегом тьму. Ветер ревел, швыряя колючие снежные иглы прямо в лицо. Снегопад превратился в настоящую метель, застилая всё белой пеленой.

Полная трансформация была невозможна – слишком дорогая цена, слишком много сил уйдёт, а они ещё понадобятся. Но можно было… приоткрыть дверь. Частично выпустить дракона. Позволить ему проявиться настолько, чтобы использовать его обоняние…

Кожа на лице стала горячей. Зрение зорким, пронзающим снежную мглу. Ноздри расширились, жадно втягивая воздух, сортируя мириады запахов деревни, отделяя гниль и нищету от нужного.

Дым. Навоз. Страх. Голод. Болезнь. Надежда. Целая симфония человеческого существования. И среди них – та самая, драгоценная, тончайшая нить аромата дикой вишни.

Запах струился подобно шелковой ленте, уводя меня от трактира вглубь деревни. Держать дракона под контролем становилось всё труднее – он рвался наружу, требовал свободы, крови, полёта. Но я не мог позволить себе полную трансформацию. Не сейчас.

След привёл. К краю деревни. К одинокой, покосившейся избе, прижавшейся к скале, словно ища защиты. Кривая труба изрыгала в метель струйки сизого дыма. Стены, покрытые грязно-серым лишайником, казалось, врастали в мёрзлую землю, пытаясь спрятаться от вечного бича северного ветра.

Я замер, вглядываясь в тусклый свет, пробивавшийся сквозь замёрзшее окно. Внутри, в скупом свете очага, маячила фигура. Мужчина. Даже сквозь стекло, сквозь метель, в нём чувствовалось нечто… нечистое. Густая, неопрятная борода. Хищный, блуждающий взгляд из-под нависших бровей. Такие люди либо разбойники с большой дороги, либо торгаши чужим горем, падальщики человеческих несчастий. Именно здесь запах Анны был наиболее сильным…

Шагнув на занесённый снегом задний двор, я едва различал очертания сквозь густую пелену снегопада. Постепенно из белой мглы проступили сани – старые, потрёпанные непогодой и временем, но всё ещё крепкие, сбитые на совесть для суровых дорог. Рядом, фыркая и мотая косматыми гривами, стояла пара мохнатых северных лошадей. Их длинная шерсть, покрытая инеем, серебрилась в скудном свете. Животные неторопливо жевали сено из грубо сколоченной кормушки, изредка встряхивая головами.

Я медленно приблизился к саням. Что-то знакомое витало в воздухе. Наклонившись, провёл рукой по сиденью, покрытому меховой накидкой. И тут же застыл, пронзённый узнаванием. Сомнений не оставалось – Анна была здесь, сидела на этих санях.

Сердце заколотилось с новой силой, дракон внутри беспокойно зашевелился.

– Эй! Какого чёрта ты тут делаешь?

Голос, грубый и хриплый от холода или выпивки, рубанул тишину за моей спиной. Я обернулся. Передо мной, пошатываясь, стоял мужик – хозяин этого убогого пристанища. От него разило перегаром так сильно, что едкий запах спирта, казалось, прожигал даже колючий морозный воздух.

– Я ищу девушку, – сказал я. – Её зовут Анна.

Что-то мелькнуло в его мутных, налитых кровью глазах – проблеск страха? Или внезапной вины? Но мгновение спустя он нахмурил густые брови, попытавшись придать лицу угрюмую и угрожающую маску.

– Нет тут никаких твоих девок! Убирайся, пока цел! – рявкнул он, делая неуверенный шаг вперёд.

Я уже собирался ответить, но взгляд сам скользнул к приоткрытой двери его лачуги. Внутри, в тусклом свете очага, виднелись чемоданы – изящные, явно дорогие, с медными уголками и тиснёными узорами. Такие могли принадлежать только благородной даме… Анне.

Мир на мгновение померк. Я ринулся мимо пьяницы, толкнув его с такой силой, что он отлетел к стене сарая и шлёпнулся в сугроб.

Чемоданы – их было два. На одном я сразу разглядел вензель семьи Вейр.

Мужик ввалился следом, отряхивая снег с грязной телогрейки.

– Ты что себе…

Договорить он не успел. Я схватил его за ворот и с размаху прижал к бревенчатой стене. Старые, трухлявые брёвна тут же затрещали.

– Где она? – процедил я. – Что ты сделал с Анной?

Страх, наконец, прорвал алкогольную пелену. Глаза мужика расширились до предела, белки пожелтели, он забился, отчаянно хватая ртом воздух, как рыба, выброшенная на берег.

– Я… я…

– Говори! – рыкнул я, и в этом рыке уже явственно слышался скрежет и гул, чуждый человеку. Челюсти свела судорога.

– Хорст… меня зовут Хорст, – забормотал мужик. – Я… я… Меня нанял её кучер. Чтобы перевезти через перевал…

– Продолжай, – прошипел я, почувствовав жгучую боль – кожа на руках начала темнеть и покрываться мелкими, твёрдыми пластинками.

Хорст трясся как осиновый лист на ветру, его глаза метались по тёмной избе, словно искали щель, лазейку к спасению, но находили лишь убожество и страх.

– Я… я не довёз её до города! –