- Бежать, что ль, собралась? – нахмурилась вторая тётка, тощая.

- Отсюда не сбежишь, - покачала головой Пелагея. – И зачем? Жить и тут можно.

- А вы госпожа Трезон, вообще помолчите, - сверкнула на тощую глазами Марья. – Вас вот забыли спросить, кому куда бежать.

- Так придёт время, спросите ещё, - усмехнулась та, не пойми, чему.

- И не подумаю. Господина дознавателя при вас больше нет, и господина кардинала тоже нет. Никого нет, только вы. А госпожа оклемается и посильнее вас будет, ясно вам? – теперь Марья наступала на тощую госпожу Трезон.

- Поговори у меня, - нахмурилась та.

- А и поговорю. Нет больше вашей власти тут, ясно?

- Это мы ещё посмотрим, - хорохорилась тощая, но что-то мне подсказывало, что полной уверенности у неё нет.

- А ну брысь обе, - сверкнула на них глазами Пелагея, и обе посторонились, пропустили её к моей лежанке. – Меланья, неси кисель.

Я наконец-то смогла разглядеть Меланью – девочка-подросток, с длинной чёрной косой, немного похожая на Пелагею. Дочка? Она с поклоном подала керамическую чашку и деревянную ложку, Пелагея приняла.

- Придержи, - кивнула на меня.

Девочка подошла, приподняла меня за плечи – с той бесцеремонностью, которая говорит об опыте – а Пелагея зачерпнула ложкой кисель и понесла к моим губам.

Ну вот, дожила, с ложки уже кормят. Это было… как-то неправильно это было, я ж должна сама. Но сама не могу, губы-то еле шевелятся, и глотаю тоже еле-еле. Кисель оказался черничным, несладким, вкусным. Самое то, что я могу сейчас проглотить.

Небольшая чашка вскоре показала дно, и Меланья опустила меня на подушку.

- А воды… можно? Запить, - проговорила я.

Сил как не было, так и нет, и ещё голова разболелась.

- Чего ж нельзя-то, - Пелагея кивнула Меланье, и я услышала, как что-то открывается, дальше определённо зачерпнули – канистра с водой у них тут, или бак?

Девочка принесла глиняную чашку, подала Пелагее, снова приподняла меня и придержала, а старшая помогла мне напиться.

Дальше я снова дремала за шторкой, пытаясь найти такое положение, чтобы не ныла голова. Но увы – слева в лоб как будто гвоздь забили, и как ни поверни эту самую голову, лучше не будет.

- Чего мечешься? – это снова Пелагея. – Твоих я на двор отправила, пусть там пока, потом разберёмся. Нечего им тут базар устраивать посреди избы.

- Есть что от головы? – пролепетала я.

- Чего? – не поняла хозяйка.

- Голова… болит. Кажется, сильно.

Дома я при малейших признаках такого вот приступа боли хватала и пила какое-нибудь лекарство, и с собой в сумке у меня всегда что-то было. А если так прихватит, что и таблетки не помогают – то кто-нибудь ставил мне укол обезболивающего. На работе – Алина, дома – Женя, ему пришлось научиться. А тут что делать?

Вообще я на здоровье не жаловалась. Ну, как у всех – немного суставы, временами голова, в последний год замордовал гастрит, и вот ещё зрение резко стало садиться, мне говорили – работать за компьютером в очках, я сопротивлялась, потому что не люблю очки, но весной уже поддалась, и в очках стало проще. А в остальном, ну… просто сил нет, это ж отдохнуть надо, и силы придут, так?

Пелагея коснулась моего лба – пальцы у неё оказались сухими и тёплыми. Подержала немного.

- Да, что-то у тебя там нехорошо. Погоди, я сейчас.

Она опустила за собой штору, и я слышала сквозь дрёму, как говорила девочке – найти какой-то лист, согреть воды в кухне, и что-то ещё сделать.

- Пей, - внезапно я оказалась приподнята Меланьей, а Пелагея снова из ложки выпаивала мне что-то, какой-то отвар.

Отвар был горьким, но сейчас это казалось правильным – унимало тошноту.

Впрочем, ненадолго. Стоило им только вернуть меня в горизонтальное положение и уйти за шторку, как я поняла – номер не прошёл. Затошнило неимоверно, но я смогла всего лишь повернуться к краю лежанки и свеситься на пол – чтобы меня вывернуло на доски пола, а не прямо в постель.

3. Совсем рехнулась баба

3. Совсем рехнулась баба

Следующее пробуждение случилось… когда-то. Я совершенно не представляла, сколько времени провела во сне. Или это был не сон?

По привычке глянула на левую руку… часов не было. Точно, я же их не надевала после того, как ухнула в воду возле Ярков, там-то легко отделалась – быстро сняла и просушила, и часы, и телефон. Поэтому… без часов и телефона. Я не знаю, где все мои, и мои тоже не знают, где я.

Попробовала подняться – можно, голова уже не кружится. Слабость есть, но ничего страшного, утром она всегда есть, нужно просто встать и пойти, и всё наладится.

Я села на своей лежанке, схватилась за край – так, резко вставать не нужно. Глянула на пол – никакой обуви, ни моих треккинговых кроссовок, ни тапок каких, ничего. Правда, пол чистый.

Спустила ноги на пол, поднялась – держась за стенку. И выглянула из-за шторки.

Моя лежанка была устроена между печью и стеной, наверное, зимой это самое тёплое место. Но сейчас печь не топили, вроде и не нужно. А вообще я оказалась в небольшой такой комнатке, где, кроме печи, стоял у окна стол, и лавки возле того стола, а окно было распахнуто в летний день и прикрыто шторкой. На шторке кто-то вышил ярко-красных петухов.

Стол был чист и пуст, а в углу примостилась бочка под крышкой, на крышке лежал ковшик. Я заглянула – вода. Хорошая, чистая вода. Напилась прямо из ковшика, очень уж в горле пересохло. И побрела дальше. Толкнула тяжёлую дверь и вышла куда-то наружу.

О, тут пристрой вроде веранды, и, кажется, готовят обед. Здесь тоже печь, только поменьше той, что внутри, и на ней стоит чугунок, из чугунка упоительно пахнет ухой. На столе в миске – нарезанная