— Откуда ты знаешь, что всё ещё будешь любить меня? Я не буду прежней.

Он печально улыбнулся и прикрыл мою щёку своей ладонью.

— Ибо я всегда буду. Нет ничего, что они могли бы с тобой сделать, чтобы изменить это.

Я видела, что он не хотел меня обидеть, но его слова всё равно прозвучали как укол. Он сказал, что будет любить меня всегда, что бы ни сделали с моим разумом Вечные. Я явно не могла сказать того же.

Увидев обиду на моём лице, я заметила, как у него дёрнулась челюсть, когда он отвёл взгляд, явно ругая себя.

— Я не хотел тебя расстроить.

— Ты не совсем уверен, что делать с людьми вообще, не так ли?

Он ухмыльнулся, сузил глаза и приоткрыл рот, словно собираясь что-то возразить. Но так ничего и не сказав, он лишь вздохнул, сдался и снова откинулся на спинку кресла, закрыв глаза.

— Нет. Не уверен. Я привык быть Королём Всего. Голосом и волей Вечных. Я никогда не мешкал в делах тех, кого мои создатели приводили ко мне для забавы. Они были моими игрушками, чтобы сталкивать их друг с другом для времяпрепровождения, не более.

— И ты удивляешься, почему ты никому не нравился?

— Тш-ш. — Он усмехнулся, выдавая, что не так зол, как пытается изобразить. — Это трудно объяснить.

— Я понимаю. Ты — большой шишка, мы — нет. Мы лишь приняли темноту, ты был рождён в ней. — Я ухмыльнулась про себя. Гриша гордился бы мной за эту цитату.

— Прошу прощения?

— Неважно.

На его лице была такая пустая печаль — такая покинутая растерянность и сомнение, отпечатанные на его чертах — что я должна была попытаться остановить это. Я приложила ладонь к его щеке, и он с облегчением выдохнул, прильнув ко мне. Я позволила большому пальцу медленно водить взад-вперёд по его коже, и его выражение смягчилось до тихого блаженства.

— Я не знаю, кто ты.

— У тебя будет время узнать. Завтра ты падёшь в битве, и будешь рядом со мной.

— И что тогда?

— Тогда я покажу тебе, что ты любишь меня. И ты согласишься выйти за меня замуж как моя Королева, и ты сдашься им и познаешь покой.

— А если я не…?

— Тогда тебя сломят перед ними. Ты станешь моей невестой так или иначе. Но этого исхода я глубоко желаю избежать. — Его голос был тихим, явно отвлечённым моим прикосновением. После долгой паузы его тёмные глаза открылись, чтобы поймать мой взгляд. — Скажи мне, что есть надежда, любовь моя.

Могла ли я полюбить его? Могла ли я начать чувствовать то же самое кэтойверсии мужчины, о котором я так сильно заботилась? Я не знала ответа. Но это означало, что это не было «нет».

— Да, Самир. Надежда есть.

Он улыбнулся, и в его глазах вспыхнули знакомые искорки дерзкого вызова.

— Та же надежда, что вдохновляет Владыку Каела и всех остальных идти на меня войной? Та, что шепчёт: «Лучше умереть, сражаясь, чем влачить жалкое существование в рабстве», питаясь призрачным отсветом самой призрачной возможности одержать надо мной победу?

— Та самая, — выдохнула я, чувствуя, как холодная сталь его слов впивается мне в сердце. — Надежда — это яд, от которого нет противоядия.

— Верно. Даже будучи бессмысленной, она проникает повсюду, словно дурман. — Его руки обвили меня, притянув так близко, что я почувствовала тепло его тела сквозь ткань одежды. — Вне всякого разума, Владыка Каел пытается уничтожить меня. Ты жаждешь убедить меня предать Вечных и вернуться к моему безумию. А я, впадая в ту же безрассудную глупость, цепляюсь за призрачный шанс, что однажды ты снова сможешь полюбить меня.

Его пальцы коснулись моего подбородка, мягко, но неумолимо поворачивая моё лицо к его лицу. Его губы едва коснулись моих, лёгкое, почти невесомое прикосновение, от которого по спине пробежали мурашки.

— Я буду с радостью пить этот яд, если однажды он вернёт мне твоё сердце. Какой бы ни была цена.

В его словах звучала тёмная, неумолимая клятва. Обещание, что он никогда не оставит попыток вернуть меня. Никогда не отпустит. Я была поймана в его паутину, и сколько бы я ни боролась, он не позволит мне вырваться.

Мне захотелось спросить его, что станет со мной, если я так и не смогу полюбить его — если надежды не останется. Если наш завтрашний бой окажется таким же безнадёжным, как и эта моя внутренняя борьба. Но я не успела и рот раскрыть. Отчасти потому, что откровенно не хотела знать ответа. Будущее, скрывающееся за этой дверью, не сулило ничего хорошего, и незнание казалось куда более счастливым уделом.

А ещё потому, что он просто не дал мне шанса. Его губы вновь нашли мои, но на этот раз не было и намёка на нежность. Он накрыл меня, как накатывает приливная волна — сокрушительно, не оставляя ни шанса, ни воздуха. Его пальцы вплелись в мои волосы, сжимая их так, что я почувствовала лёгкую боль, а его металлическая латная перчатка притянула мои бёдра ещё ближе к нему, лишая малейшей возможности вырваться или возразить.

Когда он наконец отпустил меня, в лёгких не осталось воздуха. У меня было такое чувство, будто по мне проехался грузовик на загородном шоссе, и я осталась сидеть на обочине, в полной прострации, тщетно пытаясь понять, что, чёрт возьми, только что со мной произошло.

— Эта часть тебя всё ещё принадлежит мне… — пророкотал он низким, бархатным голосом, от которого по коже снова побежали мурашки. — А это… уже гораздо лучше, чем ничего.

— Я тебя ненавижу, — прошипела я, сужая глаза. Глупая досада закипала во мне от осознания, как легко он вертит мной, будто я восковая кукла в его умелых руках. — В некоторые моменты — просто по-настоящему ненавижу.

— М-м, но ты ведь высказываешь свои претензии лишь постфактум, — с лёгкой усмешкой заметил он. — Ты лишь раздражена тем, что я снова оказался прав.

Я в отчаянии прижалась лбом к его мощной груди, пряча взгляд. Он снова угадал. Он всегда угадывал. И я просто не желала этого признавать. Он не стал развивать тему, и его рука медленно,