– Кого? – тут же вклинилась в разговор Лиса, появившись словно из-под земли. Ее глаза горели любопытством. – Кто жених-то? Королевич, да? Наша Василиска королевной станет? Ну говори же, бабка, не томи!

Цыганка, взглянув на Лису, разом помрачнела. Съежилась, будто увидела не рыжую красотку, а самую что ни на есть нечисть лесную. Ее взгляд потух, сменившись обычной человеческой усталостью и даже брезгливостью.

– Вот что, девица, – резко оборвала она разговор, сунув мне в руки уздечку. – Бери коня. Даром. Он тебя ждал.

И, не сказав больше ни слова, не взяв ни гроша, она развернулась и быстрыми шагами растворилась в ярмарочной толчее, словно ее и не было.

Я осталась стоять посреди пыльного загона, сжимая в руках нарядную уздечку. Сердце стучало где-то в горле. Что же такое она увидела, взглянув на мою тетушку? И почему ее поспешное бегство было больше похоже на бегство от нечистой силы, а не от надоедливой покупательницы?

А Сивка-Бурка тихо фыркнул, склонил свою голову и ткнулся мягкими губами мне в плечо

***

Обратная дорога из деревни в сказочный лес всегда была для меня испытанием на прочность, ведь тащить на себе приходилось видимо-невидимо! Обычно меня встречали у самой границы, причитая, как же я одна все добро дотащила. Алеша Попович обычно спрашивал:

– Василиса Ильинична, а точно нельзя с вами на ярмарку? Вы же надорветесь, такая маленькая!

Баюн совал мордочку в мешки:

– Книжки? Воблочка?

Лебедяна порхала как мотылек, с кувшином холодного кваса, но нет-нет на Баюна-то поглядывала. Вдруг моток ленточек утащит? Кот ученый, а повадки как у дворового порой.

Но все знали: как бы ни было тяжко, Василиса Ильинична без подарочков не возвращается. Всем чего-нибудь да купит.

Но на этот раз все было иначе. Во-первых, покупки я тащила не на себе, а на Сивке. А во-вторых, лес встретил нас подозрительной, гнетущей тишиной. Никакого Баюна, никакой Лебедяны. Даже птицы, кажется, притихли.

На развилке тропинок Лиса Патрикеевна наконец-то меня покинула. Она томно взмахнула ручкой, бросив на прощание: «Ну, я к Кощеюшке! Надо же ему помочь с… э-э-э… неважно, в общем!». И скрылась на тропе, ведущей к владениям Кощея, оставив за собой шлейф сладких духов.

Оставшийся путь до терема я брела одна, ведя под уздцы нового коня, и в голове вертелась одна назойливая мысль. Слова цыганки. «Свадьба в зачарованном лесу… Ты в белом… Жених…»

«Неужто и правда бабуля вернется и выдаст меня за Енисея?» – с тоской подумала я.

Мысль о короне, чего греха таить, оказалась приятной. Я представила себя в столичных палатах. Не в этом кричащем, позолоченном дворце Енисея, а в чем-то старинном, с резными сводами и гобеленами. Я – в парчовом сарафане, в кокошнике, усыпанном самоцветами, что переливаются, как слезы русалок. А вокруг – почтительный шепот: «Королева Василиса Премудрая…»

Но стоило представить рядом с собой в этой картине самого Енисея – самодовольного, вечно путающего слова и помешанного на «инклюзивах», – как все очарование развеялось.

Может, потому что королевич был глуп и сумасброден? Или потому что мысль о браке по расчету, даже королевскому, вызывала тошноту? А может, потому что я, проклиная свою сентиментальность, втайне все же надеялась на брак по любви? Только где ж эту любовь-то взять в глухом сказочном лесу? Среди ворчливых богатырей, темных магов и котов-пакостников?