Чтоб их, Вечных. Чтоб они все провалились за то, что со мной сотворили. Со всеми нами. За то, что взяли свой муравейник и принялись его трясти, как настоящие ублюдки.

Я была ещё не готова сдаваться. Именно поэтому я не стала умолять его, когда он прижал меня к земле, хотя мне этого ужасно хотелось. Поэтому я не развернулась и не пошла прямиком в его дворец-храм. Не потому что не желала его — о, ещё как желала! — а потому что, произнеси я эти слова, я отдала бы ему себя целиком.

Каждая из версий Самира верила, что другая — ложь. А я застряла посередине.

— Это считается любовным треугольником, если по сути это один человек?

Мысль была настолько глупой и печальной, что я рассмеялась. И позволила себе это. Это было катарсисом, даже если мой смех был усталым, измученным и надломленным. Только в моей жизни могло случиться нечто подобное.

Пока я шла к горному хребту на горизонте, здания вокруг постепенно редели, уступая место пескам. Передо мной тянулись следы, оставленные сотнями прошедших здесь людей, но пустынный ветер уже спешил стереть их.

Мне следовало бы перестать удивляться тому, как моё тело отзывалось на ласки этого Самира. Он всегда имел над ним такую власть. Даже если за штурвалом сидел, по сути, другой мужчина, некоторые вещи, похоже, оставались неизменными.

Может, это я сошла с ума? Было неправильно — чувствовать то, что я чувствовала, но я не могла с этим ничего поделать. Опасность и тьма, что исходили от него, создавали захватывающую и вызывающую привыкание смесь. А сам Самир был для меня наркотиком. Даже сейчас, когда он был там рядом со мной, он лишал меня всякого разума. Я была глиной в его руках, и мне нравилась каждая секунда этого.

Он был прав. Какая-то глубокая часть моей души наслаждалась каждой секундой той жестокой схватки и восхищалась тем, что последовало за ней. Продлись это хоть на миг дольше… Я содрогнулась. Я знала: пожелай он тогда меня, он мог бы просто взять силой, и я ни за что не велела бы ему остановиться. Мне бы и в голову не пришло. Но он хотел, чтобы я его об этом попросила.

Разве не в этом всегда была его игра? Самир, или тот, кем он стал теперь, никогда не брал силой. Он стремился убедить меня отдаться добровольно. С самой первой нашей встречи он мог подчинить меня себе. Но он никогда этого не делал. Даже сейчас он не совершил ничего, о чём бы не знал — я втайне этого не желаю.

И снова всё возвращалось к капитуляции.

— Он не тот мужчина, — пыталась я убедить себя.

Он не был мужчиной, которого я любила. Я видела это в ледяной черноте его глаз — в том возрасте, что был высечен на нём, словно на камне, а не на быстро сменяющемся полотне, знакомом мне прежде.

— Но так ли это на самом деле? — шептал внутренний голос.

Ведь в нём угадывались та же насмешливая ухмылка, тот же тёмный оскал, та же соблазнительная игра. Возможно, от прежнего Самира осталось не так уж много, возможно, он и правда не помнил последние пять тысяч лет своей жизни, как он намекал, но это означало, что надежда ещё есть.

Это означало, что я могла бы попытаться вразумить его.

От этой мысли становилось только хуже, а не лучше.

Я ходила по кругу в своих мыслях, и это утомляло не меньше, чем палящее над головой солнце.

Я провела рукой по затылку, смахнув капли пота, и тяжело вздохнула. Всё тело ныло, и мне ужасно хотелось прилечь и вздремнуть хоть чуть-чуть. Я чувствовала себя измождённой. Физически, морально — полностью. Вечные жаждали сломать меня. Увидеть, как далеко они могут меня зайти, прежде чем я тресну. И они вполне могли скоро это узнать, если продолжат своё дурацкое представление.

Не зная, что ещё делать, не видя иного выхода, я засунула руки в карманы и побрела дальше. Даже если мои мысли кружились в бесконечной карусели, я-то сама двигалась по прямой линии.

— Маленькие радости, — пробормотала я себе под нос и, пересилив усталость, сделала ещё один шаг навстречу горам, что темнели вдали, словно зубья гигантской пилы.

Глава 22

Сайлас

Я стоял на коленях у подножия трона моего Короля. Зал был погружён в густые, напряжённые тени. Солнечный свет, пылавший снаружи, никогда не достигал этого места, но его отблески призрачным сиянием ложились на зияющий пролом в стене позади зазубренного, жестокого возвышения, на котором он восседал.

Всё вокруг купалось в зловещем, до боли знакомом багровом свете. Из пастей массивных скульптур, обрамлявших трон, изливалась та самая знакомая субстанция, стекая в глубокие траншеи, что пролегали по обеим сторонам пути к ступеням, ведущим к властелину. Всё это было устроено в подражание тому самому алтарю внизу. Поклоняться Вечным означало поклоняться их единственному сыну, и наоборот.

Мой Король сидел, подперев подбородок своей человеческой рукой, и задумчиво смотрел в пустоту. На его губах играла лёгкая усмешка, выдававшая глубочайшее удовольствие от того, что произошло между ним и Ниной. Я уже слышал о самых ярких моментах их стычки. Выражение его лица намекало на более интимные подробности, в которые я не смел и не желал погружаться.

Самир наблюдал с вершины здания, как Нина сражалась с его силами. Он рассказал мне, что видел, как она призвала кошмарных тварей, и как воочию наблюдал её гнев. Описывал он это так, словно человек, заворожённый прекрасным закатом, потерявший себя в его красоте.

Моё же сердце сжалось от боли при вести о смерти Валерии, и я буду скорбить о потере, постигшей Торнеуса. Как же я умолял Короля пощадить женщину, избавить доктора от такой муки! Валерия была всего лишь напугана, она предала своих из любви. Но слово Короля — закон. Предателям не позволено жить, неважно, на чьей они стороне. Ибо предателю никогда нельзя доверять.

И потому я вознёс молитву Вечным, да обретут Валерия и Владыка Слов долгожданный покой.

Самир всё ещё усмехался про себя, его взгляд был задумчив и слеп, устремлён в тени тронного зала. Вероятно,