- Обоерукий, - с завистью проговорил Винс, когда впервые увидел искусство Храбра. – Я, конечно, с топором тоже не промах, но рублю либо правой рукой, либо схватившись обеими за рукоять. А вот про такое, чтоб воин и правой, и левой руками рубил одинаково и одновременно, я только в песнях бродячих менестрелей слышал, но видеть не доводилось...

Остальные воины и крестьяне разобрали то оружие, с которым тренировались.

Я с тревогой вглядывалась в их лица - но страха ни в одном не увидела.

И какой-то одухотворенной решимости, кстати, тоже. Люди словно собирались на работу, которую намеревались сделать хорошо. Как мне объяснил Ланселот, это самое лучшее состояние для воина. Человек, так настроивший себя, в бою хладнокровен и не совершает необдуманных поступков.

Признаться, хотела я толкнуть вдохновляющую речь про защиту свободы, общины, и всё такое – но не стала. Когда у людей такой настрой, им не нужны лозунги. Они и без них готовы на всё лишь бы победить, и лишнее сотрясение воздуха - это только потеря времени, которое можно потратить на что-то полезное...

Мы с Ланселотом вышли на вершину башни, чтобы посмотреть насколько близко подошли вражеские корабли - и получилось так, что кроме нас на ней больше никого не оказалось: с бойцами, обслуживающими уже полностью собранную метательную машину, мы пересеклись на лестнице – они как раз спускались за стрелами

И тут Ланселот, повернувшись ко мне, произнес:

- Могу я, леди Элейн, попросить тебя о подарке?

Признаться, я удивилась, ибо все уже давно называли меня кто хозяйкой, а кто и королевой побережья.

- Конечно, - кивнула я. – Только что я могу подарить тебе, рыцарь, перед битвой?

- Поцелуй, - негромко произнес Ланселот. – Когда я впервые увидел тебя в лесу, то ощутил, как мое сердце дрогнуло, но не придал этому значения, ибо никогда никого не любил. А потом я со своей шайкой пришел в деревню. Мы тогда намеревались отнять у жителей всё и вернуться обратно в чащу. Но тут я увидел тебя во второй раз, и понял, что это ты навеки отняла у меня мое сердце. Я люблю тебя, хозяйка разрушенной крепости. Люблю так, как никогда никого не любил. Сегодня, возможно, мы все умрем. Но, если это случится, я хочу погибнуть, неся на своих губах тепло твоего поцелуя.

У меня перехватило дыхание. Горячая волна бросилась мне в лицо, мгновенно загоревшееся краской. Но я нашла в себе силы сказать:

- И я люблю тебя, рыцарь. Так как никого в жизни не любила.

Наши губы слились в поцелуе, и на мгновение весь окружающий мир вокруг нас замер, ибо время для нас двоих остановилось. И не было больше во вселенной никого, кроме нас, наконец сказавших друг другу главное. Потому что нет на свете слов главнее тех, что сказаны на пороге смерти...

Но сладкий миг прошел, и наступил следующий, в который ворвались крики людей возле подножия башни:

- Враг близко!

- Пора, - произнес рыцарь, разжимая объятия.

- Пора, - эхом отозвалась я. И попросила: – Давай останемся в живых сегодня.

- Поверь, любимая, я сделаю для этого всё возможное, - улыбнулся Ланселот.

Глава 45

Как и говорил Храбр, норды, на веслах подойдя ближе, начали разгонять свой драккар. В этот момент у них еще и парус поймал ветер, так что боевой корабль и правда несся над волнами словно стрела, готовая вылететь на берег...

Но с этим маневром у морских воинов ничего не вышло.

Я махнула рукой, и двое крепких крестьян принялись быстро крутить деревянный ворот, спрятанный между скал. И когда драккар оказался почти у берега, внезапно перед мордой деревянного дракона вынырнул из воды толстый пеньковый канат, протянутый от края до края бухты.

Разумеется, для нордов подобное развитие событий оказалось полной неожиданностью. Никто ничего не успел сделать. Раззявленная пасть дракона, установленная на носу, точно легла на внезапное препятствие – и страшный удар сотряс корабль. Затрещали доски, и мокрый канат, натянутый как струна, просто выломал из носа драккара толстую деревянную балку, на которой была закреплена и голова дракона, и наружная обшивка носовой оконечности корпуса корабля.

Драккар вздрогнул, словно тот кабан, что в лесу с разбега напоролся на моё копье – и начал разваливаться. Доски в его носовой части разошлись в стороны, в раскрывшийся трюм хлынула вода, и корабль стал быстро тонуть.

Но до берега оставалось всего ничего, так что норды, бросив весла, похватали щиты, висящие на бортах, и стали прыгать с драккара прямо в воду, которая в этом месте была примерно по грудь.

Я пихнула локтем в бок Винса, стоящего рядом, он оглушительно свистнул, и в нордов с высокого берега полетели стрелы – впрочем, не причинившие им особенного вреда. Северяне и правда были профессиональными воинами, которые, прикрывшись круглыми щитами, стремительно бежали вперед. Сильные бойцы преодолели отбойное течение, и набирая скорость, неслись к берегу, страшно крича и разбрызгивая воду во все стороны. Вот она им уже по пояс... Почти по колено...

Внезапно раздался вопль, перекрывший боевые кличи. Один из воинов, бежавший в первых рядах, вдруг рухнул как подкошенный, хлебнул ртом воды, забился, пытаясь встать – и заорал снова, подняв вверх руку, в которой торчала большая окровавленная «кнопка»...

Как только вдали появились корабли врага, я велела крестьянам разложить в воде возле берега заранее изготовленные нашим кузнецом две сотни железных бляшек с торчащими из них острыми шипами длиной в ладонь взрослого человека. И сейчас норды один за другим напарывались ногами на эти примитивные «мины», которые легко пробивали тонкие кожаные подошвы сапог, лишенные еще не изобретенных подметок и каблуков...

Поскольку лучники Ланселота продолжали стрелять с берега, норды сперва подумали, что это их рук дело, и продолжали бежать, прикрываясь щитами, и тем самым ограничивая себе обзор... И падали в воду один за другим от внезапной резкой боли, пронзавшей ногу то одного воина, то другого. Пытаясь выдернуть из стопы непонятный предмет, раненые норды бултыхались в воде – и многие из них напарывались на новые «кнопки», теперь уже грудью, плечами, или спиной...

Вода возле берега моментально окрасилась кровью