В зале тем временем послышались обеспокоенные голоса. Посетители начинали замечать странные звуки, доносящиеся с кухни.

— Нужно что-то делать, — сказала Тара, хватая меня за руку. — Иначе они себя разрушат. Или хуже… кто-то заметит.

Но прежде чем я успела что-либо предпринять, произошло то, чего я никак не ожидала. Ливень, бушевавший уже почти час, внезапно стих. Не постепенно, не убывая медленно, а мгновенно, словно кто-то повернул невидимый кран. Последние капли барабанной дроби по крыше оборвались на полуслове, оставив после себя звенящую, влажную тишину.

И в тот же момент мои механические помощники замерли.

«Полоскун» остановился посреди движения, его хрустальный глаз мигнул несколько раз и погас до привычного теплого свечения. «Толстяк Блин» издал последний, облегченный вздох, и его крюки опустились в покойную позицию. «Жук-Крошитель» замер, его ножи перестали вращаться, и на кухне воцарилась почти оглушительная тишина.

Они стояли неподвижно, словно ничего не произошло. Только овощная каша на столе и брызги на стенах свидетельствовали о минутах безумия.

— Дождь, — выдохнула я, чувствуя, как напряжение медленно отпускает плечи. — Это как-то связано с дождем. Или с тем, что его вызвало.

Тара осторожно подошла к «Жуку» и провела рукой рядом с его корпусом, не решаясь коснуться.

— Они успокоились, — констатировала она. — Но что это было?

Я покачала головой, чувствуя усталость, которая навалилась после пережитого стресса.

— Не знаю. Отец вел подробные записи обо всем. Возможно, там есть упоминания о подобном поведении. Но это потом… помоги мне привести кухню в порядок.

Мы быстро убрали овощную кашу, вытерли брызги со стен, привели механизмы в рабочее состояние. На удивление, они послушно реагировали на мои команды, работая в своем обычном размеренном темпе. Только иногда мне казалось, что в их движениях еще остается толика той лихорадочной энергии, что захватила их во время бури.

Остаток дня прошел в напряженном ожидании. Я то и дело посматривала на небо за окном, готовая в любой момент среагировать на новые капризы погоды. Но тучи разошлись, выглянуло солнце, и торжище вернулось к привычной жизни.

Когда за последним посетителем — пожилым торговцем кожами, который долго рассчитывался медными монетами — закрылась дверь, я с облегчением повернула табличку и задвинула тяжелый засов. День закончился. Теперь можно было заняться поисками ответов.

Мы с Тарой устроились за столом, разложив перед собой два потертых дневника и арифмометр для расшифровки. Тара поставила рядом кружку крепкого чая, а я зажгла несколько свечей — магический свет ламп мог привлечь внимание с улицы.

— С чего начнем? — спросила Тара, осторожно открывая один из дневников.

— С самых последних записей, — ответила я, настраивая арифмометр. — Если отец прятал «Сердце Голема», то он должен был записать, где именно.

Расшифровка шла медленно. Каждая строка требовала манипуляций с арифмометром, проверки, перепроверки. Мои пальцы болели от тонкой работы, а глаза слезились от напряжения. Тара читала вслух получившийся текст, и постепенно перед нами начала раскрываться история, которая заставила меня похолодеть.

«День сто семьдесят второй после смерти Эльзы, — читала Тара размеренным голосом, словно декламировала заклинание. — Они снова приходили. Гномы из Черного Железа. Предлагают больше золота, чем я видел за всю жизнь. Хотят Сердце. Говорят, что без него их древние защиты слабеют, что враги у границ, что настали темные времена. Не верю ни единому слову».

Я отложила арифмометр и потерла ноющие виски.

— Значит, гномы добивались этого артефакта еще при жизни отца. И он отказывался его отдать.

— Читай дальше, — попросила я.

«День двести первый, — продолжала Тара. — Стихии ведут себя все более странно. Вчера в Железных горах ураган такой силы, что с трех пиков снег сдуло. А за неделю до того — пожар в лесах восточнее, хотя дождей не было месяца. Торговцы рассказывают страшные вещи. В Северном королевстве маги потеряли контроль над силами. Водники топят собственные дома, огневики сжигают то, что призваны защищать. Мир теряет равновесие».

Мы продолжили чтение. Последние записи отца были полны тревоги и решимости.

«Прячу Сердце в единственном месте, где оно будет в безопасности. В сердце моего дома. Там, где бьется его пульс. Там, где огонь никогда не гаснет и где мой дух всегда будет на страже».

— Сердце дома, — медленно повторила я. — Там, где бьется его пульс…

— Печь, — одновременно выдохнули мы с Тарой.

«Сердце Харчевни». Массивная печь в углу кухни, которая грела дом, готовила еду, была центром всей жизни. Конечно. Гениальная простота.

Я встала и подошла к печи. Даже сейчас, когда огонь почти погас, от нее исходило тепло. Она была живой, дышащей, бьющимся сердцем дома.

— Но как достать? — спросила Тара, подходя ко мне. — Там же огонь, жар…

Я изучила сложную панель управления печью. Медные циферблаты, система вентилей, переключатели режимов. Где-то здесь должен быть потайной механизм.

— Отец был гением, — сказала я, кладя руки на теплую медь. — Он не стал бы прятать артефакт там, где к нему нельзя добраться. Должен быть способ.

Я закрыла глаза и сосредоточилась, пытаясь почувствовать скрытые механизмы внутри печи. Постепенно до меня дошло: это была не просто печь. Это было сложнейшее техномагическое устройство, замаскированное под обычную кухонную утварь.

Я мысленно потянулась к глубинным механизмам, почувствовала сеть тонких рычагов и противовесов. Там, в самом сердце конструкции, было что-то особенное. Камера, защищенная от огня и жара.

— Отойди, — предупредила я Тару.

Я представила себе последовательность действий: поворот вентиля влево, нажатие на скрытую кнопку, медленный сдвиг панели. Печь ответила низким, глубоким гулом. Один из циферблатов повернулся сам собой, открывая за собой узкое отверстие.

Внутри, в небольшой нише, защищенной от жара термоизоляционными пластинами, лежала маленькая шкатулка из темного металла.

Я осторожно достала ее. Шкатулка была теплой, но не горячей. На ее поверхности виднелись сложные гравировки — руны и символы, смысл которых ускользал от понимания.

— Открывай, — прошептала Тара.

Крышка поддалась легко, без всякого сопротивления. Внутри, на подкладке из черного бархата, лежал камень размером с куриное яйцо. Он пульсировал мягким, ровным светом, словно живое сердце. Цвет его постоянно менялся: то глубокий синий, то зеленый, то золотой, то багряный. И от него исходила сила — не агрессивная, не жгучая, а теплая, успокаивающая, как объятия матери.

— Сердце Голема, — выдохнула я.

В тот момент, когда я произнесла эти