— Вы в безопасности, — повторил Армел, глядя мне прямо в глаза. — И уже не в темнице. Ваше состояние было… критическим. Начинался жар, кровь не сворачивалась. Яд из ран продолжал распространяться, несмотря на все. Без моего вмешательства вы могли бы не пережить эту ночь.

Он сделал паузу, будто давая мне время осознать сказанное.

— Магия вытянула воспаление, — продолжил он. — Но раны все еще опасны. Я использовал редкое зелье, оно медленно вытягивает остатки яда. Повязку нужно менять каждые два часа. Если вы позволите, я обработаю их снова прямо сейчас.

Я сглотнула.

Слова не сразу находили путь наружу. Сердце все еще било тревогу, но ум подсказывал: этот человек — не палач, не враг. Лишь тот, кто спасал людские жизни. Он не виноват в том, что я оказалась здесь. И требовать от него объяснений, свободы или даже участия — как минимум странно.

Я глубоко вдохнула и чуть кивнула.

— Благодарю вас, мастер Армел, — голос мой был чуть хриплым, но я держалась с достоинством. — За то, что вы сделали.

Он лишь чуть склонил голову, принимая мои слова.

Армел закончил менять повязку — осторожно, как будто прикасался к стеклу. Его пальцы были холодны, но магия все еще струилась сквозь них, будто укутывая боль ватой. Зелье жгло — глухо, под кожей, но теперь я уже не жаловалась. Это было терпимо. Во всяком случае лучше, чем агония в темнице.

Он убрал флакон в кожаный подсумок и вновь поднялся на ноги.

— Сегодня днем Его Величество пожелает говорить с вами, — сообщил он просто, будто речь шла не о человеке, от которого во многом зависела моя жизнь. — До того — отдыхайте. Вам необходимо набраться сил. Думаю, скоро слуги принесут еду. Вы можете позвать меня через этот артефакт, если почувствуете недомогание.

Он указал на белый камень идеально ровной круглой формы, который лежал на столе. Такими пользовались именно целители. Второй такой экземпляр мастер носил всегда с собой, чтобы как можно быстрее прибыть на зов нуждающегося в его помощи.

Я сдержала порыв задать лишний вопрос. Его Величество… Разумеется. Он же должен допросить меня — именно с этой целью и приказал бросить в темницу. Вот только отчего сжалился и переселил в другие «апартаменты»?

— Спасибо, — снова сказала я. Сухо, но искренне.

Целитель задержался на полшага — словно хотел что-то добавить, но передумал. Потом развернулся и бесшумно вышел, плотно притворив за собой дверь.

Раздался щелчок, и я уставилась на дверную ручку. Уже не в темнице, но еще под замком, кто бы сомневался. Но сбегать я все равно не собиралась. Не в моем нынешнем состоянии играть в эти игры.

Тишина накрыла меня сразу. Как одеяло — глухая, плотная, давящая.

Я огляделась. Комната оказалась непривычно просторной и… слишком тихой. Покои, в которых находилась, были гостевыми, возможно, даже предназначенными для высоких особ. Явно не узников. Богатство чувствовалось в деталях: в резьбе по мебели, в орнаменте ковра под ногами, в вышивке на балдахине, тонкой, как кружево из лунного света. Но все было сдержанным — без золота, без излишеств, которые я привыкла видеть во дворце. Больше уюта, чем роскоши.

Камин еще тлел — угли дышали алым, отбрасывая на стены слабое тепло. Оно щекотало кожу, но не прогоняло внутреннюю дрожь. Я натянула на плечи покрывало, кутаясь, как в панцирь. Холод, оказывается, шел не снаружи, а изнутри.

На небольшом круглом столике у кровати стоял кувшин с водой, рядом — связка сушеных трав, перевязанных бечевкой, бинты, склянки с зельями. Все, что нужно для раненого…

Отбросив покрывало, я встала с кровати и осмотрела себя. На мне была чужая сорочка — слишком просторная, грубоватая на ощупь, будто из тех, что держат для больных. Она не пахла ни мной, ни домом. Только травами и… чем-то незнакомым. И я в ней чувствовала себя странно — как в чужой шкуре.

Одежда… Где моя одежда?

Я заметила ее у стены — аккуратно сложенную, как будто кто-то с почтением обращался даже с грязным тряпьем. Верх платья был порван, ткань пропиталась бурой засохшей кровью, по краю подола — грязь, сажа, пыль. Меня мутило при взгляде на это. Рвань, лохмотья. Все, что осталось от меня, прежней. Все, что уцелело из моей силы и моей свободы. Кровь на платье казалась уже не моей — чужой, забытой, но запах металла все еще витал в воздухе.

И вдруг всплыла мысль: кто меня переодевал? Кто мыл?

Старик Армел? Он — мужчина, пусть и в возрасте. Нет, наверное, слуги. Служанки, должно быть.

Стыд вспыхнул ярко, как пламя в углях. Я снова села и подтянула покрывало ближе, чувствуя себя ничтожной. Обнаженной. Безоружной. Беззащитной, как в тот день, когда Рейдар выгнал меня отсюда...

Я откинулась на подушки, уставившись в балдахин. Злость и унижение царапали изнутри, будто когтями. Я ненавидела это чувство. Ненавидела свою слабость. Но все равно оставалась здесь — в сорочке, на чужой постели. В его дворце.

И в его власти.

Но почему он велел меня лечить? Неужели только ради информации, которую не получить от мертвеца?

Так если Рэйдар все равно не верит моим словам, какая разница, умру я в темнице от яда виверны, или на плахе, спустя несколько дней?

Я закрыла глаза, вдыхая в себя запахи комнаты — хвоя, горькое зелье, пепел от догорающих углей. Все это впиталось в кожу, в волосы, в легкие. Было ощущение, будто я теперь часть этих покоев. Пленница, растворенная в стенах.

Которая зачем-то нужна Рэйдару.

Он притащил меня сюда не только для допроса. Ведь лично прибыл в Лаэнтор, когда я отказалась ехать во дворец с посыльным. Столкнуться нос к носу с виверной дракон точно не рассчитывал, и вспышка его гнева в лесу — не то, с чем он изначально ко мне летел.

Я прижала кончики пальцев к вискам. Мысли расходились, как круги на воде. Но в глубине — в самой середине — звучал голос. Тот самый, из темницы.

Хочешь выжить и есть что доказывать — требуй проверку магией на ложь.

Хорошо. Пусть так и будет.

Если Рэйдар не верит мне — поверит магии. Убедится, что с моей стороны не было обмана. А когда моя правда подтвердится — я потребую свободу.

И если в нем еще осталось хоть что-то от прежнего… он отпустит.

А если нет —