— В мастерской? — спросила Тара.

— Нет, — я покачала головой. — Не в мастерской. Отец был гением конспирации. Он никогда не стал бы прятать самое ценное там, где его будут искать в первую очередь. Он спрятал его на виду. Там, где никто не догадается искать. Нам нужно перевернуть весь дом. Каждый камень, каждую доску. И начать мы должны с того места, которое он любил больше всего.

Глава 17

Спустя несколько минут мы с Тарой стояли посреди кабинета отца. Бессонная ночь стерла краски с ее лица, оставив под глазами глубокие тени, но взгляд ее карих глаз был острым, как лезвие ножа. Она была похожа на хищника, замершего перед прыжком — вся усталость тела компенсировалась предельным напряжением воли.

— Итак, — ее голос был хриплым, но твердым, — у нас есть сокровище, которое нужно найти, и карта, которую мы не можем прочесть. Прекрасное начало дня.

Она кивнула на два потертых дневника, лежащих в круге света от магической лампы. Наша единственная, отчаянная зацепка.

— Слова Ворта… — прошептала я, и они снова эхом прозвучали в моей голове. — «Марк спрятал его в самом надежном месте». Я все думала об этом. Что для такого человека, как мой отец, было самым надежным?

— Мастерская, — предположила Тара, но тут же сама покачала головой. — Нет. Слишком очевидно. Любой, кто искал бы его секреты, начал бы оттуда. Это первое место, куда сунулся бы инспектор с магом.

— Именно, — я провела пальцем по пыльной обложке дневника. — Для него надежность была не в толщине стен или хитрости замков. Он был… сентиментальным, как бы ни пытался это скрыть. Все его записи полны воспоминаний об Эльзе, о сожалениях… Самое надежное место для него то, что защищено не сталью, а чувствами. Место, куда чужак не полезет искать артефакт, потому что оно выглядит просто как… личные вещи.

— Спальня, — тут же поняла Тара. — Или этот кабинет.

Мы начали со спальни. Комната, казалось, все еще хранила отпечаток его одиночества. Матрас пах сухими травами, которые он клал под подушку от бессонницы. Мы работали методично, без лишних слов. Тара, приложив ухо к холодному камню, начала простукивать кладку костяшками пальцев, ее лицо было непроницаемым, она вслушивалась в малейшее изменение в звуке, в эхо, которое могло выдать пустоту. Я же занялась полом, пробуя каждую половицу на вес, надавливая в надежде почувствовать, как одна из них поддастся, скрипнет иначе, чем остальные.

Под кроватью мы нашли лишь пыль и пару изношенных сапог, стоптанных так, словно их хозяин прошел в них тысячи лиг. Мы вытряхнули из них пыль, проверили каблуки. Пусто.

Тяжелый платяной шкаф поддался с протяжным стоном. Внутри висело несколько смен простой, но добротной одежды: льняные рубахи, кожаный жилет, шерстяные штаны. Все пахло нафталином и немного — машинным маслом. Мы прощупали каждый шов, каждую складку, проверили подкладку. Ничего.

Отчаяние подступало липкой, холодной волной. Каждый звук с улицы — скрип просыпающейся телеги, первый крик торговца — заставлял вздрагивать. Время уходило.

— Может, мы ошибаемся? — спросила я, опускаясь на край кровати и проводя рукой по колючему одеялу. — Может, все-таки в мастерской?

— Нет, — Тара не отрывалась от осмотра стены за шкафом. — Твоя логика верна. Мастерская — это его разум. А такие вещи прячут в сердце. Мы просто еще не там ищем.

Мы перешли в кабинет, и здесь задача усложнилась на порядок. Если спальня была аскетичной пустыней, то кабинет — непроходимыми джунглями из пергамента, кожи и дерева. Стопки чертежей, горы книг с потрепанными корешками, перевязанные бечевкой свитки.

— Разделимся, — скомандовала Тара. — Ты проверяй стол и все, что в ящиках. Я займусь полками. Ищи что угодно: выбивающуюся из ряда книгу, вложенный лист, пометку на полях.

Следующие два часа мы тонули в бумагах. Я перебирала чертежи, от которых пахло чернилами и гениальностью. Схемы часовых механизмов, расчеты прочности сплавов, наброски невообразимых созданий. Тара методично снимала с полок книгу за книгой, пролистывала, встряхивала, проводила пальцами по корешкам в поисках потайных кнопок. Тишина в комнате нарушалась лишь шелестом пергамента и нашим тяжелым дыханием.

Первый луч солнца, косой и пыльный, пробился сквозь мутное стекло окна и упал на письменный стол, заставив меня зажмуриться. Торжище проснулось.

— Здесь, — голос Тары был почти шепотом, но в тишине кабинета он прозвучал как удар гонга. Она стояла у стола, склонившись над одним из нижних ящиков, который я уже проверяла дважды. — Этот ящик. Он короче остальных. На палец.

Я подошла. И правда, когда ящик был полностью выдвинут, внутри оставалось небольшое свободное пространство. Я уже проводила там пальцами, но ничего не нашла.

— Ты искала кнопку, — сказала Тара, не отрывая взгляда от ящика. — А нужно было слушать дерево. Оно поет по-разному, когда цельное и когда есть стык.

Ее тонкие, сильные пальцы скользнули по задней стенке. Она не давила. Она словно брала аккорд на невидимых струнах. Легкое нажатие на один уголок, едва заметный сдвиг другого в сторону. Раздался тихий, сухой щелчок, и задняя стенка ящика подалась внутрь, открывая небольшое потайное отделение.

Там, на подкладке из темного, выцветшего бархата, лежали они. Два дневника. Они отличались от рабочих журналов в мастерской. Были меньше, интимнее. Кожа на переплетах истерлась от сотен прикосновений. Я взяла один из них. Он был теплым, словно все еще хранил тепло рук моего отца. Открыв первую страницу, я почувствовала, как надежда сменяется разочарованием. Тот же самый сложный, витиеватый шифр, что и в книге заказов.

— Это займет часы, — выдохнула я, чувствуя, как плечи опускаются под тяжестью усталости. — У нас нет этих часов.

Тара взяла у меня дневник и внимательно всмотрелась в исписанную страницу.

— Нет, — сказала она уверенно. — Но теперь у нас есть направление. Он спрятал не сам артефакт. Он спрятал ключ к нему. Ответ здесь, в его мыслях. Мы расшифруем это. Но позже.

Она была права. Шум с улицы становился все громче. Пора было открывать харчевню. Поиски окончены. Начиналась работа.

Мы спустились на кухню. Беспорядок вчерашнего дня встретил нас немым укором.

— Сегодня мы сделаем по-другому. Сегодня мы встретим суматоху во всеоружии. Пора за дело, — прошептала я,