сновидицу, вновь обрекая нас на пустоту? Вполне возможно, Владыка Каел предпочёл бы полное прекращение существования мира тому, чтобы Самир смог вершить в нём свою волю. Ненависть между этими двумя мужчинами была глубокой и неизгладимой пропастью, заполненной до краёв кровью, которую они готовы были пролить, лишь бы утопить в ней другого.

Если бы Владыка Каел знал правду о тех чувствах, которые, как я подозревал, чернокнижник питал к девушке, я не сомневался, что воин убил бы её уже по одной этой причине.

Когда Самир отказался выдать Нину остальным, он запустил череду событий, которые, как я знал, уже пришли в движение. Владыка Каел соберёт свою армию и осадит чернокнижника. Он уничтожит всё на своём пути, чтобы вырвать её из его хватки любыми необходимыми средствами.

Как это часто бывает в столь яростном соперничестве, оба — и Владыка Каел, и Самир — были неправы в своих действиях. Оба сбились с пути, ослеплённые собственными желаниями. Истина, как это чаще всего и случается, когда Король Теней и Король в Алом оказываются вовлечёнными в спор, лежала где-то посередине.

Главной жертвой во всём этом — кроме, разумеется, Нины — должен был стать мир Нижнемирья и его народ. Ради них я и стоял здесь сейчас, желая умолять чернокнижника о великодушии. Ради этого мира я ставил на кон собственную жизнь. Элисара умоляла меня не приходить, ибо это могло означать мою погибель. Самир «простил» нам наши прегрешения, но ему не нужна была причина, чтобы взять кого-то в плен. Особенно теперь, когда у него появилось величайшее сокровище, которое нужно защищать.

— Он знает, что я здесь? — Мне нужно было отвлечься от смятения и отчаяния, царивших в моей собственной голове.

— Я сделал всё, что мог, Жрец, — резко бросил Савва. — Он мне не подотчётен. — Вполне осознаю. Прости, я всего лишь пытаюсь поддержать беседу. Мне всегда говорили, что не стоит соваться в столь неестественную для меня область. — Я усмехнулся своему собственному сухому самоуничижительному юмору.

Савва фыркнул, и я по крайней мере порадовался, что смог немного разрядить его настроение.

— И где же во всём этом проклятый трус? — Томин ссылается на общее недомогание и утверждает, что не может покинуть свои покои. Он боится последствий. Никто не скучает по нему в его отсутствие. — Мне не нравилось так плохо отзываться о том, кто, по сути, был моим регентом. — Я уж точно не скучаю. И, насколько я понимаю, я не постигаю этого бессмысленного «закона», который заставил тебя отказаться от своей маски, — сердито проворчал Савва и, подхватив железную кочергу, ткнул ею в умирающий огонь. Угольки взметнулись вверх, уносимые невидимым потоком горячего воздуха в чёрную каменную трубу. — Мы все — ужасная, жестокая, обречённая кучка. К чёрту политику, позвольте нам находить любовь там, где мы её находим, вот что я скажу.

Я повернулся, чтобы взглянуть на мужчину. Савва редко говорил кому-либо доброе слово, и услышать это сейчас тронуло меня до неожиданной степени.

— Спасибо, Савва. Жаль, что всё так сложилось. Но я чувствую, что не скучаю по тому куску фарфора, который носил так долго. — Я дотронулся до места на лице, где были отметины моей души. Порой мне всё ещё кажется, что я ощущаю под пальцами гладкий кусок белой глины, бывший частью меня так долго. — Мы слишком отдаляем себя от тех, кто снаружи. Мы не настолько превосходим их.

Савва пренебрежительно хмыкнул.

— Мне до этого нет дела. Таково было веление Вечных, а не наше. А закон, что не позволяет тебе быть владыкой, — это уже наше изобретение, а не их. — Такого благочестия от тебя я не ожидал. И всё же я ценю эту мысль. — Не жди большего, — Савва язвительно усмехнулся. — У меня есть лимит.

Я рассмеялся и увидел, что угрюмый мужчина тоже ухмыляется, довольный своей шуткой. Когда он улыбался, его металлическая маска сдвигалась на лысой голове, врезаясь в кожу.

— Хорошо сказано, друг. Хорошо сказано.

Атмосфера в комнате переменилась, когда её наполнило тёмное присутствие. Сила ворвалась в помещение, словно зловещий ветер. Без сомнения, это мог быть только один человек. Обернувшись, я увидел Самира, стоящего в конце стола и вытирающего свою металлическую руку чёрным носовым платком. Он поочерёдно сгибал каждый сустав, вычищая что-то из шарниров своего протеза. Тряпка была влажной, и при свете в комнате я мог разглядеть слабый багровый отблеск. Ужас вновь поднялся в моём сердце при мысли о том, что это могло означать.

— Мой Владыка. — Савва резко поклонился Самиру. — Я удерживал его здесь, как вы и просили.

— Благодарю, — ответил чернокнижник. — Ты свободен.

Савва исчез в клубах чёрного дыма. Мы остались одни.

— Чему я обязан удовольствием видеть твой визит, Жрец? — Самир продолжал безучастно очищать свою руку от запекшейся крови. — Это её кровь? — Я в прямом смысле ужаснулся ответу. Боялся, что уже знаю его. — А если бы это была она, мой дорогой друг? — Самир насмехался, обходя стол, чтобы встать в пяти шагах от меня, двигаясь словно акула, кружащая вокруг своей добычи. — Что тогда? Какое это имеет значение? — Я бы спросил, зачем ты причиняешь ей вред, если так ужасно горевал о её утрате. — Я горевал о её утрате и ликовал о её возвращении. — Тогда зачем? — Она такая, словно ничего не изменилось. Её разум остаётся её собственным и свободным от влияния наших отвратительных Вечных. Она слаба и бессильна, но носит отметины королевы. По иронии судьбы, я полагаю, её дары всё ещё дремлют. Отчаянная защита травмированного разума от опустошительной мощи того, что она в себя вобрала. Я стремлюсь убедиться, что она владеет собой, прежде чем выпустить её. Я просто даю ей причину найти в себе силы противостоять мне. — Подобными методами? — Я вздохнул и покачал головой. — Лишь вы, мой владыка, могли попытаться исцелить рану, нанося новые. — Я должен научить её всему, что может уготовить ей этот мир. — Самир швырнул окровавленный платок в огонь. — Я был слишком мягок, когда она была смертной. Она слишком доверяла. Я заботился о её счастье, и посмотри, к чему это привело! Теперь она не может умереть. Теперь я могу научить её всему, чтобы подготовить к тому, что её ждёт. Я хочу, чтобы она восстала из