— Ничего, господин ректор. Мне было приятно познакомиться с вами, это огромная честь для меня.

Я протянула руку в знак прощания. Николай Саввич поглядел умоляюще:

— Честное слово, Александра Ивановна, ваше желание столь необычно, что я не знаю, как отнестись к подобному.

— Необычно? Разве необычно добропорядочной женщине желать служить своему отечеству, как служат все его верные сыны?

Ректор снова побледнел и замялся.

— Ваши речи, Александра Ивановна… Не лишены ума и красоты. Но… больно уж веют фармазонством…

Вот, значит, как… Фазмазонство. То есть нигилизм и вольнодумие. Похоже, многоуважаемый господин ректор отнюдь не придерживался либеральных взглядов на женскую эмансипацию, поскольку тон его, когда он произносил своё признание, дал однозначно понять, что фармазонство в его парадигме мира неприемлемо и презираемо.

— Я вовсе не желаю обидеть вас, сударыня, — вдогонку стал торопливо оправдываться Тихонравов. — Простите, если мои слова вас ранили…

— Ничуть, — отрезала я. — Ваши слова лишний раз дали мне пищу для измышлений, Николай Саввич. Покорнейше благодарю вас. И доброго дня.

— Александра Ивановна… — ректор вновь порывался остановить мой уход, но я для себя уже решила, что ловить мне тут нечего, и стоит пытать удачу в другом месте.

— До свидания, Николай Саввич.

— До свидания…

Я вышла прочь в секретарскую с гулко бьющимся сердцем. Провал был очевиден, но не катастрофичен. По крайней мере, последнее слово осталось за мной, и меня хотя бы не вышвырнули прочь, что уже немало. Хотя бы за это стоило поблагодарить судьбу. Но в то же время в душе мгновенно разлились печаль и тревога — куда пойти и куда податься дальше, я не имела ни малейшего представления.

Глава 24.

Нужно было возвращаться в нумера. Ничего иного придумать мне пока не удалось. Разумеется, сдаваться было рано, но пока новые идеи не сыпались, как из рога изобилия. Возможно, я сразу слишком задрала планку ожиданий, но ведь и не на пустом месте они выросли: я знала цену своим профессиональным знаниям, которые опережали текущее время на целых полтора столетия. Вот только как мне доказать на деле, что я чего-то стою, если даже ректор Университета дал мне отворот-поворот, лишь потому что я женщина?

Очутившись в постоялом дворе, я поздоровалась с Каллистратом Андреевичем, который, кажется, не обратил внимания на моё появление, и пошла к лестнице. Уже у порога поняла, что дверь в комнату почему-то не заперта. Что-то неприятно кольнуло под рёбрами, словно от дурного предчувствия. Впрочем, о чём было тревожиться? Тут ведь оставалась Груня. Наверное, она просто забыла повернуть ключ в замке.

Однако при входе Груни я не обнаружила. И вообще, обстановка в комнате вдруг показалась мне какой-то абсолютно чужой и беспокойной.

— Груня?.. — позвала на всякий случай, уже понимая, что моей соседки здесь нет.

Конечно, никто не отозвался. А я стала вглядываться в пространство, стараясь найти опровержение своим смутным ощущениям. Опровержения не находились, а смута в душе только нарастала. Что происходит?..

Внезапный скрип за спиной заставил меня буквально подпрыгнуть на месте.

— Барышня?..

Я резко обернулась и увидела Груню. Лицо у неё было напуганное, взгляд растерянный. Она будто за долю секунды считала мою тревогу, и сама напряглась.

— Груня, ты где была?

— Так это… На базар же ходила…

— На базар?..

Девушка кивнула и тоже стала разглядывать комнату. Только в этот момент до меня дошло, что именно здесь не так — дорожные сумки… Их не было в том уголке, куда я поставила их вчера вечером, и где сегодня утром они ещё находились до моего ухода.

— На базар, на базар, — закивала Груня. — И по заработку ещё справиться тоже. Каллистрат Андреевич, дай бог ему здоровья, подсобили. Сказали идти по адреску одному. Да только не свезло мне, опоздала малясь…

— Груня, — перебила я, почти не слушая, что она говорит, — а ты багаж наш спрятала?

— Спрятала?.. — растерянно переспросила девушка. — Не прятала ничего, барышня. Ничего не прятала. Вот вам крест!..

— Груня, — я снова её прервала, потому что сердце моё уже вовсю сигналило о тревоге, — а когда ты уходила, ключи с собой забрала?

— Знамо, с собой. А потом под половицу кинула. Думала, вдруг вы вернётесь, пока нету меня. А вот вы и пришли… — Грунин голос становился всё тише и тревожней. Пока я шла к порогу, чтобы проверить наличие ключа под ковриком, она не переставала оправдываться: — На базаре-то народу полным-полнёхонько. Долго управиться не могла, да думала, успею к возвращению-то вашему…

Ключа на месте не оказалось. Я даже поняла, в каком именно месте Груня его оставила — там ткань половицы до сих пор была приподнята, топорщилась над полом.

— Сашенька, а что же сталося-то?.. — лепетала Груня, озираясь по сторонам. — А вещички-то где, ась?.. Вот тут же были…

«Были да сплыли», — так и хотелось ответить мне, но в тот момент я ничего произнести не могла. Уже осознавала, что случилась беда, а всё равно будто отказывалась признавать случившееся.

Как же так?.. Как же?..

— Я же только ненадолго… Думала, сыщу какой-никакой заработок… нам на пропитание… — причитала Груня, еле-еле сдерживая слёзы. — Но так сумки-то наши… Они же вот тут… А Каллистрат Андреевич…

— Вот с него и стоит спросить, — решительно заявила я, чувствуя, как на смену растерянности быстро приходит настоящий гнев — он уже закипал внутри, заставляя кулаки сжиматься и разгоняя кровь по венам.

Я ринулась снова на первый этаж. Но в этот раз намеревалась точно обратить на себя внимание хозяина этой богодельник.

Глава 25.

Пока протискивалась по узкой лестнице, разозлилась только больше. А когда увидела абсолютно равнодушные рыбьи глаза Минина, чуть не перешла мгновенно на крик. Однако благородные манеры княжны Александры, похоже, были вшиты на генетическом уровне. Я сумела совладать с эмоциями и произнесла строго, но без истерики:

— Каллистрат Андреевич, разрешите узнать, кто заходил в нашу комнату?

— В вашу? — его редкие, почти невидимые брови медленно двинулись вверх по лбу.

— В мою, в мою, — подтвердила я, приблизившись к хозяину постоялого двора вплотную.

Теперь нас разделяла только хлипкая стойка, на