— Я тобой восхищаюсь. Тем, как ты создаешь истинные чудеса. Тем, какой ты умный и добрый. Как от твоей кожи, вот тут, — я легко касаюсь губами ямочки на шее, — пахнет теплым, нагретым на солнце деревом.

— А я восхищаюсь твоей открытостью. Тем, что ты можешь сказать такое, в чем люди обычно боятся признаться себе даже в мыслях. И тем, какие у тебя тонкие, нежные пальцы. Какая ты добрая и трогательная. И такая хрупкая, что я боюсь сломать тебя, — голос Реми глухой, хриплый, — боюсь напугать, оттолкнуть. Нарушить возникшее между нами хрупкое чувство и потерять тебя.

Впервые за вечно невозмутимым и спокойным фасадом, я чувствую дрожащую струну переживания. Такую тонкую и острую, как замерший у сердца клинок.

И я сама тянусь к его губам.

Когда мы отрываемся друг от друга, солнце уже ярким, требовательным светом вторгается в комнату. Глухо рокочет рибисса, созывая малышей на завтрак, возится в своей плошке с песком слухач, тихонько попискивает в цветах Лала. Мир вокруг вступает в новый день, безжалостно подгоняя и нас.

— Великая Лейна, как же я хочу снять это дирхово платье, — бурчу я, откидываясь на спинку дивана.

— Полностью разделяю твое негодование, — кивает Реми, — я расстегну шнуровку?

— Я не в том смысле! — смеюсь, отпихивая его руки. — Просто дышать уже нечем. А еще я все-таки хочу кофе.

Мы переодеваемся в уютные домашние одежды и долго сидим, обнявшись у окна. Пьем кофе и встречаем новый день так стремительно изменившейся жизни.