Столик или табуретка — это она обо мне.

И овощ — тоже обо мне.

Я изо всех своих сил попыталась прийти в движение, или хотя бы просто моргнуть, но легче было столкнуть с места асфальтовый каток.

Поэтому так и продолжала полусидеть на подушках, неподвижно глядя в пространство.

— Она меня в принципе не возбуждает и никогда не возбуждала. А в таком жутком виде и подавно, — отозвался муж и велел. — Поднимись, Амара. Здесь не место.

— Ну и зря, — надула губы мачеха. — Вы только что отказались от лучшей ласки в своей жизни, адмирал Фрейзер.

— Уверен, вы не оставите меня без этого удовольствия, леди Шатопер.

Муж по-хозяйски хлопнул брюнетку ниже спины, вновь посмотрел на меня и покачал головой.

— Надеюсь, ты никогда не будешь пользоваться рунами красоты, и не превратишься в нечто подобное, зеленоглазка.

— Уж я-то — никогда в своей жизни! Я и так хороша собой, и никакие руны мне не нужны. Правда, сладкий? Я и Виолу отговаривала, но разве она меня слушала?

— Моя жена была просто невообразимо, феноменально тупа, чтобы слушать такую умницу, как ты, Амара. Фактически ты, а не она все время была хозяйкой этого поместья. Все здесь держится на тебе.

Красавец-адмирал приобнял болотную тварь, а она довольно ухмыльнулась.

— Послушай, Грэм, врачеватель сказал кое-что еще… — осторожно начала гадина. — Виола находится в таком состоянии уже месяц после того, что произошло. Если очнулась хотя бы через неделю, то да… Но прошел месяц, а, значит, шанс, что моя падчерица, она же твоя жена, выйдет из комы один к миллиарду. Врачеватель намекнул — продолжать поддерживать жизнь в этой оболочке бессмысленно и даже опасно…

— К чему ты клонишь?

— Пойми, это не жизнь, а мучение для нее и для нас, Грэм! Зато так ты будешь избавлен от обязательств, данных твоим отцом ее отцу. Моему бедному почившему мужу, царствие океана ему мягкими волнами… Думаю, капитан Шатопер не хотел, чтобы его дочурка существовала в виде бессловесного овоща. А мы теперь сможем стать свободными и счастливыми. Быть вместе, как суждено судьбой… — женщина нежно взяла моего мужа за руку в цепкое кольцо своих пальцев. — Я предлагаю… отключить Виолу от руны жизни.

Едва мачеха договорила, как я заметила на своей левой руке, безвольно лежащей на покрывале, браслет из деревянных костяшек — на каждой был выбит какой-то символ.

От этих символов шло ровное бирюзовое свечение.

Взгляд Грэма задержался на этом браслете.

— Это убийство, Амара. Ты же это понимаешь? — усмехнулся муж и взял мою безвольную руку.

И я поняла, как же он важен, этот браслет. Так сильно важен, что, может быть, только благодаря ему жизнь еще теплится во мне.

Сейчас он снимет браслет, и я умру по-настоящему!

Грэм взялся за деревянные костяшки.

Я беззвучно закричала от ужаса…

ГЛАВА 2

А он…

Он вдруг отбросил мою руку с браслетом и отошел, словно брезговал.

— Нет.

— Но, Грэм, почему? — взвилась Амара. — Ей в этой жизни все равно больше ничего не светит. Она может так же лежать целыми месяцами, годами, десятилетиями, старея в этой постели. Годы будут идти мимо нас. Без рождения ребенка этот обет не расторгнуть. А в таком состоянии вряд ли она тебе его родит. Поверь мне, это будет милосердно.

— А кто сказал, что я хочу для этой болванки милосердия? — криво ухмыльнулся адмирал, и шрам на его скуле проступил ярче.

— Ты прав, она его не заслуживает. И сейчас мы не должны страдать от нее в нашей новой жизни, которую собираемся построить, мой любимый, мой самый нежный дракон…

Брюнетка посмотрела на его шрам, а затем ласково прикоснулась к нему, очерчивая его пальцами.

— Просто представь, что ты будешь свободен от обета… Ты, наконец, освободишься от этого пугала, всеобщего посмешища, на тупостью которой не потешался только ленивый! Ты же знаешь, как над ней шутили в высшем свете? Что у Виолы в голове? О, разве вы не знаете? У нее там ниточка, на которой держатся глаза. Пойми, Грэм, ее уже нет. Она овощ, табуретка, просто пустая оболочка без какого-либо содержимого. Даже тех опилок, что у нее были до того, что произошло!

Грэм мрачно ухмыльнулся уголком рта и небрежно проронил:

— Твоя жесткость и готовность пойти на все, чтобы быть со мной, пожалуй, меня даже восхищает.

— Ах, значит, хочешь сказать, что я — злобная мачеха, которая хочет убить свою бедную несчастную падчерицу? — по лицу болотной гадины покатились крупные слезы. — Но ведь я заботилась о ней, слова злого не сказала. Я же не виновата, что ее отец решил оставить все имущество в наследство мне. Я не виновата, что она такая тупая!

И Амара зарыдала. Громко, горько и явно напоказ.

— Успокойся, это ничего не изменит, — Грэм вытер слезы любовницы ладонью. — Да, моя жена — полная кретинка и переделка, и я ненавижу ее искренне и всей душой. Но я не пойду на преступление даже ради того, чтобы расторгнуть этот ненавистный брак. Пусть она влачит свое существование столько, сколько ей еще отмерял Ньёрд. Я не прерву ее жалкой жизни. У меня назначена встреча с нашим военюристом — он толковый парень. Я уверен, в условиях обета есть какие-то лазейки, ведь ее и мой отец заключали его в спешке, на корабле, когда разразилась буря. Виола в коме — значит, произвести на свет наследника не способна. Возможно, мне все-таки удастся с ней развестись. После этого мы отправим ее в хоспис и навсегда забудем о ней.

С этими словами Грэм вышел из комнаты, оставив мачеху наедине со мной.

От взгляда ее зеленых глаз мне стало страшно.

Прямо как тина болотная! Трясина — затянет в вонючую, мутную бездну и поминай, как звали.

Я была перед ней такая беззащитная, наглухо запертая внутри обездвиженного тела.

Амара подошла ближе и присела на мою постель.

Внутри у меня уже бежали от нее мурашки.

Взгляд маньячки или садистки.

— Рушишь мой план, дочурка… — протянула змея, и ласково провела по моим волосам. — Ты уже должна была сдохнуть и избавить мир и нас с Грэмом от своего бесполезного существования. Но вместо этого обременила своей тушкой, на которой