— Да какой розыгрыш? — раздраженно бросил Фалькон. — Ты не хуже меня знаешь, что никто и ничто не может изменить узор на этом полотне. Да и зайти сюда никто, кроме нас, не сможет.

— Но тогда как тут могла появиться эта голубая нить?! Три поколения, как их нет в нашем мире! Как?! — белый палец зло ткнулся в мерцающую голубую точку, которая прямо на глазах удлинялась и стремительно тянулась к черной паутине.

— А вот это нам предстоит выяснить, — угрюмо пробормотал Фалькон. Его костлявые ладони сжались в кулаки. — Придется оповестить об этом короля и Совет…

***

Я резко открыла глаза. Губы мои были всё еще чуть приоткрыты в ожидании поцелуя, щеки пылали, а тело дрожало, словно через него пропустили разряд тока.

Где я? Что произошло?

Я дернулась, резко приподнялась на локтях и с облегчением обнаружила, что лежу в кроватке Мэйди. От подушки приятно пахло лавандой и еще какими-то травами. А через щели в ставнях пробивались первые, нежные лучи восходящего солнца, рисуя на стенах замысловатые узоры и окрашивая порхающую в воздухе пыль в золотистый цвет.

Так мне всё это приснилось? Но, мамочки, каким же реальным ощущался этот сон!

Мои пальцы невольно потянулись к шее и мочке уха, на которых всё еще теплели следы невесомых поцелуев.

Боже, как стыдно… Я залилась краской. Хорошо, что меня никто не видит. Бабушки Агаты в комнате уже не было, а со двора доносился какой-то шорох и скрежет. Очевидно, она давно поднялась и сейчас набирала воду из колодца.

Я сильно помотала головой и даже похлопала себя по щекам, чтобы стряхнуть наваждение, но горячий узел, скрутившийся внизу моего живота, всё никак не желал развязываться

Черт, черт, черт! Что со мной? Как я могла просто так взять и позволить целовать меня совершенно незнакомому мужчине? Пусть даже во сне. И мне это, к тому же, нравилось! Вон как я потянулась к нему. И мне хотелось… больше. Мне хотелось… всего. Такого я еще в жизни не испытывала! Даже, когда была влюблена в Евгения Константиновича.

Я едва не застонала.

Стоп, Таня, это был просто сон! Встряхнись и забудь!

Легко сказать, забудь… Коварное тело с его неожиданно вспыхнувшими гормонами явно не желало со мной соглашаться.

Ааааа!!! Я в отчаянии заколошматила кулаками по одеялу. Потом зажмурилась и, обхватив руками колени, прижалась с ним горячим лбом.

К моему величайшему счастью входная дверь с тихим скрипом отворилась, и на пороге появилась бабушка Агата с ведром воды в руке и пучком какой-то зелени под мышкой.

— О, ты уже проснулась? — морщинистое лицо осветила радостная улыбка.

— Да что вы сами-то таскаете всякие тяжести! — я резко сорвалась с кровати и кинулась к двери. Решительно отобрала у старушки ведро и вопросительно уставилась на нее. — Куда?

Последовавшие за этим утренние хлопоты несколько притупили странные ощущения, которые я испытала во сне. Хотя, признаться, перед моим внутренним взором то и дело вставали эти странные, темно-серые глаза. И от мысли о том, что делали теплые губы, меня вновь и вновь заливало горячей волной, от которой я буквально плавилась точно воск. И, самое ужасное — боже, как же мне было стыдно! — я вовсе не хотела забывать эти ощущения. Нет, я хотела снова и снова переживать их.

Да уж, взрослею запоздало.

Однако утренние хлопоты и сборы меня в дорогу постепенно вытеснили из головы странный сон и не менее странные желания.

И самым действенным методом оказалось мытьё головы! Волосы у меня были длинные, густые, вьющиеся, привыкшие к тщательному и вдумчивому уходу. И, главное, к современному шампуню. Которого тут, разумеется, не было.

В ход пошла березовая зола. Бабушка Агата уже с утра замочила ее в теплой воде. И вот этой настоявшейся жидкостью меня сейчас пытались намылить…

Нет, я, конечно, понимала, что у меня нет выхода, что голову, так или иначе, придется мыть. Но, боже, какое же это было мучение!

После мытья мои волосы выглядели тусклыми и были похожи на паклю. И куда делся тот чудный золотистый цвет, которым я всегда так гордилась? Мало того, они упрямо не желали расчёсываться. А о пышных, мягких локонах и вообще речи быть не могло.

Ладно, приеду в город и что-нибудь придумаю, — решила я, в отчаянии пытаясь продраться деревянным гребнем сквозь влажные, жесткие пряди.

После пяти минут бесполезных мучений, я решительно скрутила волосы в узел, скрепив его серой ленточкой из швейных запасов бабушки Агаты. Выглядела моя причёска довольно убого, но других вариантов, увы, не было. Облачившись в темно-синее платье, — теперь уже с ушитым лифом — я подошла к мутноватому зеркалу, прислоненному к стене. На меня смотрела неприметная, худенькая замухрышка с усталыми кругами под глазами и нелепым, белесым пучком на голове. Темный цвет платья лишь подчеркивал бледность кожи, а в полукруглом, украшенном кружевным воротничком вырезе виднелись острые косточки ключиц.

Я расстроенно вздохнула и отвела взгляд от своего неприглядного отражения. Я и так не отличалась соблазнительными формами, а тут один день голодания и переживаний — и вообще превратилась в ходячий скелет. Или в ожившее умертвие. Интересно, а умертвия в этом мире тоже существуют?

Но бабушка Агата явно не разделяла моего отчаяния. Она с сосредоточенным видом оправила подол моего платья. Потом заставила меня несколько раз покрутиться, чтобы убедиться, что нигде ничего не топорщится. И, в конце концов, удовлетворенно вздохнула.

— Красавица моя! Стройная, как тростиночка! Ну просто куколка!

Похоже, я уже устойчиво заняла место ее внучки. Но оставался один вопрос, который не давал мне покоя.

— Бабушка, — неуверенно начала я. Агата вскинула глаза, и я, собравшись с духом, продолжила. — Но ведь ваши соседи знают, что Мэйди… что ее больше нет. И ее ведь… хоронили.

Как же мне трудно было произносить все эти страшные слова! Мне так не хотелось снова причинять боль этой доброй старушке.

Но, к моему удивлению, она не заплакала. Ее лицо на мгновение окаменело, но потом черты смягчились, и она почти будничным тоном ответила:

— А никто не знает.

Я опешила. То есть как, никто не знает?!

— Я никому не говорила, — голос Агаты звучал ровно, словно она говорила не о смерти самого близкого ей человека, а о погоде. — Да и не осталось тут в деревне почти никого, все мои подруги уже померли. — Она потеребила подол своего зеленоватого фартука. — За продуктами хожу