Там, метрах в трёхстах от дома, среди старых тисов и чугунной ограды, возвышалась низкая постройка из серого камня. Крыша покосилась, но дверь — чёрная, массивная, с медными заклёпками — выглядела почти… гостеприимной.

— Я сразу предупредил, что место надежное, но оно вам может не понравиться, — пояснил он. — Однако, здесь точно никто не помешает вам уснуть. И никто не сможет вас найти, даже если будет искать.

Мы дошли до склепа.

Дворецкий толкнул дверь. Она скрипнула — не зловеще, а устало, по-стариковски, мол, что вы от меня хотите? Ходють тут всякие! Покой нарушают!

Внутри пахло сухим деревом, воском и… странно, но правда — теплом. Да, именно теплом. Ни сырости, ни могильного холода. Словно кто-то только что ушёл, оставив за собой доброту и печаль.

Лампа отбросила длинные тени на стены. По обе стороны стояли мраморные саркофаги — чёрные, белые, с выбитыми именами, датами и короткими эпитафиями. У одного из саркофагов лежали сухие цветы — розы, наверное. Когда-то красные. Теперь — коричневые, хрупкие, как пепел.

В углу — каменный шкафчик для урн. На одной из полок — прах. Рядом — ещё одни засохшие цветы и… крошечная игрушечная лошадка из дерева.

Я подошла ближе.

На крышке одного саркофага значилось: Эл. Ди. Донверт. 1798–1842. «Примерный муж, любящий отец, но плохой наездник».

— Так вам куда постелить? — спросил дворецкий, пока я рассматривала эпитафии.

— Я сама. Не беспокойтесь, — улыбнулась я, понимая, что здесь вовсе не холодно. И совсем не страшно. Пока что.

Дворецкий усмехнулся, но в глазах его мелькнуло сочувствие.

— Тогда я оставлю вам лампу, — кивнул он. — Тут нет сквозняков. И тепло будет до утра. Спокойной ночи, мисс Дита.

— Спокойной… — прошептала я, уже стоя в дверях.

Он ушёл. Его шаги затихли в снегу, будто их и не было.

Я вернулась выбирать себе место. Так, на ком я сплю?

“Гарольт Донверт Младший. Слишком многим был отцом, а теперь лежит с концом!”

Фу таким быть! Нет, пожалуй, я посмотрю еще варианты.

“Квентин Донверт. Он бы нас проклял за то, что мы похоронили его не возле любимого борделя!”.

Тоже не вариант. Ишь ты! Покойный ловелас!

Кто у нас тут еще?

“Авелин Донверт. Немного заблудившаяся дочь”.

Я отошла подальше. Так, а тут у нас кто? Имя почти стёрлось.

“Думал, что умер от вина. Но немного ошибался!”.

Алкоголики — не наш профиль.

“Йогер Донверт Странный. Реально странный!”

“Честер Донверт. Любимый муж”

— Так-так… А ты, видимо, и есть тот самый «дорогой муж», — прошептала я. — Но на чужих мужьях я не сплю.

“Каспар Донверт. Впервые спит один”.

В груди щемило. Не от страха. От странных мыслей, которые навевали чужие надгробия.

— Ладно, — сказала я. — Пусть будет склеп. А кому какая разница? Либо спать под генералом… либо на как там тебя? Каспар Донверт! Второй вариант, пожалуй, честнее.

Я расстелила матрас прямо на саркофаг. Подложила подушку. Накинула одеяла — одно, второе, третье. И всё равно дрожала.

Но не от холода.

А от усталости. От всего, что случилось за этот день.

Гвоздь в кармане.

Поцелуй генерала на губах.

Саркофаг под спиной.

Я лежала, глядя в потолок склепа, и вдруг поняла: никогда ещё я не чувствовала себя такой живой.

Живой — в мире мёртвых.

Свободной — в доме, где каждый уголок принадлежит дракону.

Невидимой — и потому невредимой.

Я закрыла глаза, радуясь, что сегодня ночью сплю одна. Интересно, что ответит отец генерала?

Я перевернулась на другой бок, словно пытаясь отогнать все лишние мысли.

За стеной — снег.

В поместье — дракон.

А здесь… здесь я могу просто дышать.

Глава 24. Дракон

Я что? Собираюсь её искать?

Да брось.

Небось спит в какой-нибудь кладовке.

«В кладовке», — пронеслось в голове, как ядовитая искра. — «В пыльном чулане. Лишь бы не с тобой!»

Я фыркнул, откинулся в кресле — и тут же вскочил.

Нет. Не выйдет. Я не такой дурак, чтобы позволять служанке играть в кошки-мышки в моём собственном доме. Особенно если она считает, что может отвергнуть меня, словно я — нищий, а не Эллинер Моравиа, чьё имя заставляет молчать даже министров.

Но… чёрт возьми…

Меня грызла не просто обида.

Не просто уязвлённое самолюбие.

Меня жрала ревность — чёрная, жгучая, как яд в крови.

Я был более чем уверен: она не одна.

Дворецкий лгал. Глаза — как у загнанного оленя: молчит, но дрожит.

Она — с кем-то. С кем-то из моих слуг. С лакеем? С конюхом? С поварёнком, что еле бреется?

От мысли, что её губы, которые только сегодня утром не отвечали на мои поцелуи, теперь шепчут ласковости кому-то другому, мне захотелось разнести весь дом к чёртовой матери.

Или сжечь его дотла.

Или…

… или найти её и доказать, что никто не достоин её дыхания, кроме меня.

Теперь это стало принципом.

Не желанием. Не страстью.

Принципом.

Я вышел в коридор, не зажигая свет.

Стук в дверь первой горничной.

— Кто?! — пискнула она, дрожа.

— Это я, — бросил я. — Видела ли ты сегодня экономку?

— Н-нет, господин… — выдохнула она. — Она ушла сразу после ужина… и больше не возвращалась…

Я обошёл комнаты прислуги.

Все — поодиночке.

Кухарка и лакей — да, в одной постели. Но мне было плевать. Это их жизнь. Их грехи.

А моя?..

Моя экономка исчезла.

Кладовые пусты.

Буфет заперт.

Библиотека пахнет пылью и скукой.

Кухня — тьма и остывшие очаги. Я сюда не заходил ни разу за десять лет. Сегодня — ради неё.

И всё напрасно.

Чердак холодный, пустой. Только ворона каркнула с балки, будто насмехаясь.

Экономка как сквозь землю провалилась.

Я вышел на улицу. Снег хрустел под сапогами, как кости.

Конюшни.

Конюх сонно распахнул дверь. Взглянул на меня — и побледнел.

— Где она? — только и спросил я.

— Кто, господин? — прохрипел он.

— Не прикидывайся. Экономка. Дита.

— Я… не видел… — Он дрожал. Но честно. Глаза чисты. — Я вообще ее ни разу в глаза не видел.

Я вернулся в дом.

Поднялся в кабинет. Подошёл к окну.

Снег прекратился.

Луна вышла из-за туч — и я увидел их.

Следы.

Тонкая цепочка от задней двери в