– Какая?

– Та светловолосая малышка, которой кухарка пожалела кусок хлеба.

– Дак она под лестницу поди забралась. Там у нее местечко. Она спит там на полу на старых циновках.

– Как это, Иринга? – поразилась я. – Ребенок спит на полу под лестницей?

– Где же ей еще спать? Она приблудная, никто за нее не вступится. Спасибо, что хоть на холодный двор не выгоняют.

– Почему же ты не заступишься за нее, Иринга?

– Я? Не могу, госпожа, я же служанка. Не имею права. За людину должен кто из мужчин вступиться. Или хозяин, если это его раб, или господин, если это слуга.

– Ужас какой-то, – прошептала я. – Больше не говори ничего, Иринга. И, пожалуйста, поскорее найди эту девочку и приведи ее сюда.

– Сюда, госпожа? В вашу спальню?

– Да.

– Но она же грязная, испачкает ногами весь ковер!

– Ты слышала, что я попросила?

– Но господин Военег может разозлиться.

– Моему мужу все равно. Он отправил меня в Налагаю с глаз долой. Потому я не собираюсь бояться того, будет он недоволен или нет. Мне это безразлично. Приведи сюда девочку, Иринга. Это приказ.

– Приведу, если так велите, ваша милость, – кивнула Иринга, выставляя тарелки с едой на стол. – Главное, чтобы она на улицу не убежала, а то искать придется долго.

Причитая, Иринга быстро вышла из моей комнаты. А я посмотрела на принесенные блюда и подумал о том, что надо обязательно накормить этого несчастного ребенка.

Глава 17

Спустя некоторое время Иринга вернулась с девочкой. Войдя в спальню, служанка держала чумазую малышку за худенькие плечики. Та же как-то испуганно смотрела по сторонам, явно не понимая, что происходит.

– Заходите, – велела я.

Иринга с девочкой прошли в спальню. Я проворно взяла с тарелки небольшую булочку, посыпанную растертым сахаром, и протянула ее малышке.

– Держи.

Девочка боязливо взяла булочку и как-то подозрительно посмотрела на меня. Явно не верила, что я могу быть так щедра. Я же улыбнулась ей и спросила:

– Ты любишь суп? Вот эту похлебку, что на столе?

– Я все люблю, что можно есть, – не задумываясь ответила девчушка, и ее глаза жадно загорелись.

– Тогда садись за стол и кушай, – велела я, помогая малышке забраться на высокий стул и пододвигая к ней миску с наваристой чечевичной похлебкой.

Она была так похожа на мою младшую внучку Машеньку. Такая же светленькая, маленькая и шустрая. Девочка же недоуменно смотрела то на миску с супом, то на меня, осторожно сжимая булочку в руке. Словно не могла поверить в то, что я говорю искренне.

Бедный ребенок. Зашуганный и несчастный.

– Я еще нужна вам, ваша милость? – спросила Иринга. – Мне надо на кухню, а то Виклина гневаться будет, что я долго.

– Конечно, ступай, спасибо тебе.

Служанка быстро забрала поднос и убежала на кухню.

– Я могу это съесть? – спросила девочка, боязливо поглядывая на меня.

– Да, кушай суп, – кивнула я, садясь рядом с ней на соседний стул и протягивая ей ложку. – Потом можешь съесть то жаркое с картофелем, если хочешь.

Девчушка выхватила ложку из моих рук и начала жадно есть суп, торопливо заталкивая ложку в рот, быстро проглатывая еду, едва не давилась.

– Не торопись, маленькая, – сказала я ласково. – Я ведь не отбираю, это еда твоя.

Запихнув в рот очередную ложку с похлебкой, девочка быстро все проглотила и спросила:

– Вам что-то нужно от меня, госпожа?

Я улыбнулась ей, смышленая девочка. Если кормят, значит, не просто так. Страшный, жестокий мир. Он взращивал таких вот детей, которые думали, что если дали тарелку с едой, то за что-то. Я помотала головой и снова улыбнулась.

– Нет. Просто хочу поговорить с тобой.

– Говорить? – спросила она, уже облизывая тарелку от похлебки языком и отодвигая ее.

Девочка жадно смотрела на ароматную жаркое с тушеными перцами и мясом, видимо, не дерзала подвинуть тарелку к себе, хотя я сказала, что это тоже ей. Я продвинула к ней второе блюдо и велела:

– Кушай на здоровье. Как тебя зовут?

– Рута, – пробубнила девочка с полным ртом.

– Сколько тебе лет, Рута?

– Иринга говорит, что почти пять.

– Иринга заботится о тебе?

– Ага. Она дает мне есть, иногда даже новую одежду или покрывало. Она говорит, что под лестницей холодно. Но я все равно не мерзну, но не говорю Иринге об этом.

– Хорошо, что хотя бы Иринга добра к тебе, – закивала я, видя, как девочка с аппетитом доедает и второе блюдо. – Где твои родители? Ты сирота?

– Мама умерла. Давно. Я не помню ее. Она была рабыней, здесь в крепости. Ее взяли в плен на войне. Так говорит Иринга.

– Ты очень хорошо говоришь, Рута. Это Иринга учит тебя? – поинтересовалась я.

Я видела, что девочка развита по своим годам, хотя вроде бы ей никто не занимался. Даже жила она под какой-то грязной лестницей, словно бездомная собака.

– Да, Иринга. Она хорошая. Учит меня читать и писать. Тайком, чтобы никто не видел, ночью в своей комнатке. Когда вырасту, я тоже буду служанкой. У меня будет своя кровать и своя похлебка.

Услышав эту наивную детскую речь, я едва не прослезилась. Мне было очень жаль малышку. Разве ребенок в пять лет должен был влачить такое жалкое существование? Нет.

– А твой отец, ты знаешь, кто он? – спросила я, отмечая, что Рута доела второе и уже кусала булочку. – Кухарка сказала, что он отказался от тебя.

– Потому что я не мальчик, так Иринга сказала.

– Ясно.

От слов девочки я похолодела. То есть, если ты родился не мальчиком, тебя могли спокойно выкинуть, как ненужный хлам, на улицу, и помирай с голоду? Это общество было больно на всю голову, это точно.

– Он живет здесь, в крепости, – продолжала рассказывать Рута. – Моя матушка была его рабыней.

– Как его зовут? – пытливо спросила я.

Девочка как-то испуганно вскинула на меня глаза и замотала головой.

– Мне нельзя говорить, что я его дочь, иначе он меня побьет.

Я поджала губы и нахмурилась. Что это чудовище такое, ее отец?

– Ее отец – господин Чарослав, – раздался от дверей голос Иринги.

Служанка вошла в спальню, неся на подносе пузатый чайник и чашки, которые быстро поставила перед нами на стол. А я даже опешила от ее слов и устраивалась на Ирингу недоуменным взглядом.

– Чарослав? – выдохнула я, пораженно и уже возмущенно воскликнула: – То есть внучка моего мужа живет под грязной лестницей, словно собака, а ей даже не дают куска хлеба?!

– Потому что ее мать была рабыней, а отец – бастард, – объяснила