Виктория — значит Победа. Серебряной горы хозяйка
Пролог
— Госпожа баронесса, её милость очнулась!
— В самом деле? А почему глаза закрыты?
— Слишком мало сил. Сегодня непременно откроет, вот увидите!
Моего лба касается… ладонь? Да, верно, прохладная ладонь. Легко поглаживает, осторожно массирует лоб и голову дальше кончиками пальцев.
— Да нет же, вам показалось, она же почти не дышит и такая же бледная, как и была!
— Госпожа баронесса, вы целитель? — спрашивает мужчина строго. — Вы что-то знаете о жизненной и магической ауре человека?
— Нет, господин Валеран, я не целитель, — мне кажется, что невидимая госпожа поджимает губы.
— Следовательно, не мешайте мне, — говорит он строго.
И продолжает обследовать мою голову. Как будто раздвигает волосы… стоп, какие волосы?
Волос я лишилась год назад, когда начали интенсивное лечение. Просто вылезли все, и новые росли медленно и неохотно. Поэтому — нет там никаких волос. Что за странные ощущения?
— И что там? Что вы у неё нашли? Она уже две полных недели лежит без движения, что там вообще может быть? — не отстаёт неведомая мне женщина.
Я не понимаю, почему лежу без движения две полных недели, это как-то не бьётся с воспоминаниями.
— Госпожа баронесса, сделайте милость, прекратите болтать, — говорит врач неожиданно сурово.
— Ну, знаете, — из невидимой госпожи баронессы сочится обида, я распознаю её даже на слух.
А почему только на слух? Вдруг получится открыть глаза?
Это неожиданно требует некоторых усилий, а потом я открываю их… и вижу руки, вижу какие-то вычурные кружевные манжеты, бархат рукавов…
— О, вы справились, дорогая госпожа де ла Шуэтт. С возвращением в мир! — говорит мне врач.
В жизни не видела такого врача, а я их повидала немало, и вообще, и в последние два года-то уж точно. Он одет, как будто сошёл с картины какого-то весьма приличного художника середины восемнадцатого века. Тёмно-синий бархат с умеренной вышивкой, тонкое плетёное кружево, серебряные пуговицы. Ухоженные руки и кольца на пальцах. Лет ему… да как мне, наверное, за сорок.
— Если слышите меня — моргните, — говорит странный врач.
Я усиленно моргаю, у меня получается. Пробую пошевелить ещё чем-нибудь — носом, например, тоже выходит. Разеваю рот, дышу глубоко. Облизываю пересохшие губы. Чуть поворачиваю голову — и вижу женщину.
Она тоже моих лет, и одета не так пышно, как этот непонятный врач. На ней тёмное платье, кружева на манжетах узкие, спереди на лифе шнуровка, по обе стороны от неё немного вышитых цветочков. Сорочка сколота у горла брошью, на голове накрахмаленный чепец, из-под него торчит седой локон.
И она так смотрит на меня, что понятно без слов — будь её воля, я бы никогда не очнулась. Интересно, что я ей сделала? Ничего не помню.
Мне не сразу, но удаётся еле слышно спросить:
— А где я? И что со мной было?
* * *
Вокруг бегают и суетятся, а я прикрываю глаза и отрешаюсь от них. И вдруг понемногу начинают приходить воспоминания. Только… в них нет места тому, что я вижу сейчас.
…Больница, поздняя ночь. Ещё палата в стационаре? Или уже хоспис? Две медсестры разговаривают.
— Вот так, смотришь — и понимаешь, что случись такое — и ничто тебя не спасёт. Ни громкое имя, ни деньги.
— А у неё были деньги?
— Ну так и отдельная палата, и вообще оплачено всё, что можно, и препараты куплены самые-самые, каких простому смертному не достать никогда.
— Наверное, деньги собирали? Всегда ж таким больным собирают?
— Не знаю, я о сборах для Мирошниковой не слышала. Но она вот на днях буквально приглашала нотариуса и заверяла какой-то дар, кажется, каким-то детям на лечение.
— У неё ж нет детей, оставлять некому. Вот и распорядилась. Добрая женщина.
— А мужа тоже нет? Вроде говорили, замужем она?
— Ой, ты что, это ж год назад ещё был скандал, она как заболела, так муж-то её и бросил, и ускакал к молоденькой.
…Квартира, большая хорошая квартира. Моя любимая квартира. Мы с Сергеевым покупали её в ипотеку, выплачивали кредит, любовно обставляли, вылизывали, придумывали дизайны и прочие всякие вещи. Я никогда не думала, что придётся… придётся поступить так, как я поступила.
Я загремела сначала на полное обследование, а потом, уже с диагнозом на руках, на химиотерапию, и вот вернулась домой — и обнаружила, что мужа у меня больше нет. Нет его вещей в шкафах и кладовках, нет его велосипеда, и даже кактусы свои забрал. На парковке не было нашей машины — новой, три месяца как купленной. Я-то так и не научилась водить, не до того было. А он — вполне.
Он даже ответил на звонок. Ровно для того, чтобы сообщить, что ушёл, что подаст заявление на развод через Госуслуги, что машину забрал, с остальным разберёмся как-нибудь потом. И тут же отключился. Общие знакомые донесли, что машину он уже успел продать, купить две попроще, одну оформил на своего брата, вторую на некую юную нимфу, свою аспирантку. И точно так же поступил со строящимся загородным домом, в который мы планировали перебираться уже скоро.
Меня тогда порвало. Ах ты, значит, с остальным попозже разберёмся, да?
Я даже поговорила с Виталькой, его братом.
— Ну Вика, ты же понимаешь всё, что ты хочешь услышать? — говорил он, а сам смотрел куда-то мимо меня. — У тебя такой диагноз, с которым долго не живут, а Лёха хочет жить долго и счастливо. С женой и детьми.
Ну да, ну да. Я-то бесплодна, и со мной, значит, жить дальше не нужно. Нужно только дождаться, пока я отдам концы, и с выгодой распорядиться имуществом, то есть той самой квартирой в дорогущей новостройке и дачей.
Вообще прогноз был — максимум полгода. Потому что четвёртая стадия. Где вы раньше были, женщина, и почему только сейчас спохватились. И чего вы вообще хотите с вашим диагнозом?
Я хотела прожить то, что мне было отмерено, по-человечески. И я воспользовалась тем, что у меня, как и у Сергеева, была доверенность на всё наше имущество, чем он, например, воспользовался при продаже машины и прочего. Второй машины у меня не было, а вот квартира и дача
