Всё-таки навряд ли, Морозко семейный. Ладно, он злющий, ему праздник не нужен, но дети и жена, наверняка захотели бы, хотя бы ёлку нарядить.

А тут ничего. Один телек да диван, пустой камин, и всё такое мрачное, особенно в предрассветном сером свете.

Я бы не смогла так жить, да мне, конечно, никто и не предлагает, но всё же.

Между ног пробежала кошка, запрыгнула на диван и начала драть когтями подлокотник.

- Эй, ты чего творишь? – возмутилась я.

Очень сомнительно, что хозяину понравится такое.

Но кошка нисколько не убоялась меня, продолжила своё чёрное дело, просто вынуждая меня принять меры.

- Дурочка, - заворчала я, подходя к ней и оттаскивая от места порчи, - я же за тебя переживаю. Ты, что не видишь, у кого живёшь?

Кошка, опять надсадно мяукнула, и, выбравшись из моих рук, спрыгнула на пол, оставив после своих когтей затяжки и борозды.

Я постаралась пригладить это непотребство, но моя ладонь соскользнула вглубь между сидением и подлокотником, и там я что-то нащупала. Ухватила пальцами, вытащила.

В руке была фотография. Я подошла к окну, чтобы лучше рассмотреть её.

На фото было запечатлено лето. Яркое, зелёное. И Морозко, молодой и улыбающийся. Совсем не такой суровый, каким узнала я его. Он обнимал красивую девушку, прижимая к себе, сминая немного её летний сарафан, и его широкая ладонь, почти полностью, обхватывала её талию.

В груди неприятно кольнуло, но не успела я обдумать, что это за странная ревность проснулась во мне, как в прихожей жахнула дверь, и собственной персоной вошёл Морозко.

Я только и успела спрятать фотографию за спину, и воззрилась на него.

6. "Попаданка"

С самого утра позвонил Петрович. Ещё даже светать не начало.

Мне кажется, я только, наконец, заснул, а то всю ночь, на краю балансировал, с собой боролся.

Очень уж мне эта Алёнушка в мозг засела, все мысли только об этой пигалице. Ничем не перешибить. Самой развратной и сисястой шмарой из порнхаба.

Страшная сила, мужик на воздержании. Вот на таких восторженных дур кидаться начнёшь.

А когда позвонил Петрович, вырывая из сумбурного сна, я даже обрадовался, хотя понимал, что начальник звонить, просто так не станет.

И верно, оказывается, шатун проснулся, на окраине видели вчера местные. Бродил, к людям не подходил, но это до поры до времени.

На носу праздник, как начнёт народ по посёлку гулять, да песни орать, кто-нибудь отстанет, уединится и беды не миновать.

А если побоится здесь выйти, то на прорубь мужики пойдут на рыбалку, может там их поджидать.

Мишка же явно не в адеквате, раз сон его прервался, посреди зимы, и настроение у него соответствующее, голодное. Если летом ещё можно избежать беды, при встрече, следуя правилам, то зимой, когда зверь голодный, они не действуют.

Петрович прокряхтел в трубку, извинения, мол, помню, что ты в отпуске, но сделать ничего не могу. Один лесничий на весь округ, сам должен понимать.

Мне его извинения, конечно, не упали, но мысленно я себя поблагодарил, что от тётки всё же свалил. По такому снегу, даже моя Тундра не пройдёт, а снегоход в гараже, на нём сподручнее, да и эту спас.

Мысли метнулись к Алёнушке.

Как из другого мира девка, и уж точно не из моего.

Помню, Катька, всё книги читала про попаданок в другие миры. Вот эта, реально попаданка. Из своих восторженных розовых соплей, в реальный мир.

Ведь замёрзла бы, как пить дать, замёрзла.

Прошлой зимой, мы с МЧСовцами, двоих таких искали, да поздно нашли.

Почему-то люди думают, что алкоголь - выход из ситуации, сперва тепло, и даже жарко, а потом апатия и сон, порой смертельный.

А таким девочкам, с голубыми глазищами и вовсе нужно дома сидеть у родителей за пазухой, потому что помимо морозов и буранов, есть и другие опасности.

Злые дяди, которым по хер, что девочки ещё верят в сказки.

Куда вот её понесло?

Надо хоть спросить, куда ехала-то, да за тачкой её слётать, ведь стоит открытая.

И вот так, каким-то чудом, эта пигалица, целое утро в моей башке, пока собирался, наскоро позавтракав, пока технику завёл.

Снега просто до хренища.

Это, наверное, самое большое количество осадков, за всю мою жизнь.

И он ещё идёт!

Мелкий, редкий, но сыпется со светлеющего неба.

Но делать нечего, шатун — это не шутки, надо найти его не смотря ни на что. Есть крошечный шанс, что косолапый сделает себе лежанку, и уляжется обратно, но, скорее всего, его придётся пристрелить. Велик риск, что могут пострадать люди, и тут без вариантов.

Снарядился, вывел из гаража снегоход, проверил всё ли на месте, и по инерции, кинул взгляд на окно Никитки, где сейчас спала Алёнушка.

Когда такое было, чтобы меня дома женщина ждала?

Давно такого не было.

Да что там, как Катька сбежала, так и не было такого.

И как-то греет сердце, сей факт, пока я несусь на снегоходе по кромке леса, остановившись на опушке. Потом ищу следы, бороздя барханы снега, вслушиваясь в лесные звуки, где-то на подкорке, картинка, как Алёнушка сладко спит в кроватке, и я не сопротивляюсь, своим непонятным, а может, просто забытым чувствам, не гоню её образ из головы, так и мусолю эти мысли.

Приятно. И думать о ней приятно, и представлять, какая она разомлевшая и горячая со сна…

Надо следы искать, а я девицу эту восторженную в мыслях, уже, как только не разложил…

Медведя нахожу спустя час. Шатается неприкаянно среди деревьев и кустарников, худющий, весь в снегу запорошён, шкура висит. Из чащи не выходит, правда.

И хоть он кажется доходягой, он очень опасен, именно такой, измождённый и дезориентированный.

Делать нечего.

Вскидываю винтовку, навожу прицел…

Из-за бурого бока медведя показалась маленькая морда медвежонка, а там и сам детёныш. Тоже худющий, но всё равно игривый. Пытается ухватить мамку за бок, валится на спину, машет лапами, молотя по воздуху, потом в снег мордой зарывается, фыркает, отплёвывается, и крутиться возле мамки. Ему невдомёк, то, что мать знает наверняка, зиму они не переживут.

- Как же тебя угораздило, - шепчу, убирая винтовку.

Родила наверняка под самую зиму, прокорма не хватило, вот и шатается. И никто из зверей не может быть опаснее, чем медведица, ищущая прокорм для себя и своего детёныша.

Медведица, словно почуяла что-то, а может, и реально уловила мой запах, развернулась, и, покачиваясь, пошла вглубь темнеющего леса, а