Ноги сами несут меня к лестнице. Коридор, отделение, чуть не врезаюсь в Нинку, полностью игнорирую какой-то ее возглас, врываюсь в палату. Катя одна. Напуганная. Ревет. Плевать!

– Чей он сын? – хватаю ее за плечи.

– Марк!

– Мишка мой сын?

У нее трясутся губы, она молчит, но мне и не нужен ее ответ. Ребенок, ни капли не похожий на Свиридова, ребенок, с которым у нас куча похожих черт характера, ребенок, которому идеально подходит моя кровь.

– Как ты могла? – вырывается у меня на выдохе.

У нее расширяются глаза, она распахивает рот, ничего не может сказать. Вижу, что пугаю ее, но плевать! Как? КАК ОНА МОГЛА?!

– Ты хоть что-то сказать можешь? Ты вообще разговаривать умеешь? – ору на нее. – Рот открывать и словами говорить! Три года назад?! Сейчас?! Катя!

Слышу за спиной стук, покашливание. Оборачиваюсь.

Нинка. Бледная, испуганная не меньше Кати.

– Прошу прощения, – почти шепчет медсестра, – из оперблока звонят…

Черт! Биопсия. Достаю свой телефон. Да. Мне тоже звонили. Только я не слышал.

– Езжайте домой! Потом поговорим, – бросаю Кате через плечо, вижу, что она медленно оседает на стул.

Плевать. Меня всего трясет, а мне сейчас человека открывать. Потом разберусь. Ни слова не сказав Нинке, выхожу в коридор.

Заставляю себя считать от ста до единицы. Сбиваюсь где-то на восьмидесяти, начинаю снова. Теперь дошел до шестидесяти. Еще раз! К тому моменту, как вымыл руки, уже отсчитывал одиннадцать, десять, девять…. Вдох, выдох. Работа. В моих руках сейчас жизнь ребенка.

Катя

– Катя! Катя! Вы чего?!

Я не знаю, что такого она видит на моем лице, но кидается ко мне с выпученными глазами. Трясет, бьет по щекам.

– Подождите! Подождите! Я сейчас…

Выбегает из палаты, кажется, почти сразу возвращается с какими-то каплями. Не понимаю, что это. Послушно выпиваю.

– Где Миша? – голос не слушается меня, выходит скорее хрип.

– Там мастер-класс по рисованию песком. Я его отправила, а то он нервничал.

– Хорошо, – я медленно киваю, оглядываю палату.

Все стало какое-то чужое. Чуждое. Он прав. Во всем прав. Я виновата. И тогда, и сейчас… Я сама. И… И все. Медленно закрываю глаза, чем, похоже, очень пугаю Нину.

– Катя! – получаю шлепок по щеке. – Катя!

– Я в порядке! – откашливаюсь.

В ушах звенит. Перед глазами все плывет.

– Так! – она резко встает, выбегает в коридор. – Гуля!

Около Нины тут же останавливается пара мамочек. Слышу, что она что-то объясняет им. Ей нужно идти, а меня оставлять она боится. К ее чести, причину не объясняет.

В палату тут же входит Гуля, с ней та самая чувашка, что учила вчера на кухне селиться в гостинице, еще одна женщина. Кажется, ее зовут Лариса.

Кто-то берет меня за руку, кто-то расстегивает кофту, влажным полотенцем отирает мне грудь. В руках появляется стакан с крепким сладким чаем.

Меня почти насильно заставляют сделать глоток, и в этот момент появляются слезы. Они тихо струятся по щекам. Никаких рыданий, просто очищение. Просто осознание, что это – конец. Опускаю руку в карман. У меня всегда есть бумажные платки для Мишки. Но пальцы натыкаются на что-то другое. Твердое, железное. Достаю это, разжимаю руку. На моей ладони ключи с красненьким магнитом для подъездной двери.

Марк

Биопсия штатная. Дрожь в руках унял, смог сконцентрироваться. Норм. Прорвемся. Час времени на текучку – и на гимнастку идти.

Захожу в отделение, иду вроде как к себе, но не могу не пройти мимо Катиной палаты. Пусто. Койки убраны. Хорошо.

Захожу в ординаторскую, беру телефон. Вижу сообщение в приложении. Классная штука – семейный профиль. Катя заказывала такси. Отлично. Дома поговорим.

Спокойно открываю карты, начинаю заполнять. И тут… В дверь даже не стучатся. Скребутся.

– Да?

– Марк Александрович?

Никогда не видел Нинку такой. Она же всегда бойкая. Любого за пояс заткнет. А тут… Глаза в пол, голос еле слышный.

– Что случилось?

– Вот… Тут вам просили передать…

И она протягивает мне заклеенный конвертом лист А4. Еще не понимаю, что это. Беру, разрываю. Ключи… и карта, но плевать на нее. Ключи!!!

– Куда она поехала? – вскакиваю, оттолкнув к стене кресло.

– Я не… – крутит головой.

Только не это…. Куда ей деваться в Москве, кроме как в?..

– Куда она поехала? – опять ору.

– Ее Гуля провожала, – широко распахивает глаза Нинка.

Лечу в отделение. Пятая. Нет. Восьмая. Наша старшая мамочка.

– Гульнара Ришатовна?

Женщина встает, отводит взгляд.

– Вы же знаете! Куда она поехала?

– Сказала, гостиницу попробует, – непривычно тихо отзывается Гуля, а у меня все обрывается внутри.

– Когда?

Хватаю телефон. Сообщение с номером машины было пятнадцать минут назад. Да что б вас! Туда ехать-то полчаса.

Набираю ее номер… Гудки. Не берет трубку.

– Гуля, позвоните ей! Звоните! Чтобы она ни в коем случае туда не вошла! У них ротавирус.

Вижу, как старшая мамочка бледнеет, хватается за телефон, я сам бегу в ординаторскую. На ходу срываю халат, подхватываю со стола ключи от мотоцикла… Одна надежда на пробки! Ненавистные московские пробки! Не подведите!

Парковка, байк. Охранник пытается поднять шлагбаум, но слишком медленно. Просто подныриваю. Он машет руками, кажется, что-то орет, но мне на это настолько плевать.

Проспект, шоссе. Как они поехали? Черт, надо было загрузить навигатор. Скорее всего, через Кедрова. Сворачиваю. Да! Затор! Стоят, миленькие! Вижу четыре машины такси.

Черт! Светофор включается. Быстрее! Лавирую между рядами. Эта? Нет! Другой номер. Эта? Они! В правом ряду. Уже тронулись, набирают скорость. Фига вам! Я быстрее!

Подрезаю машину, заставляю прижаться к обочине, торможу перед ними.

– Ты что, обалдел? – из-за руля выскакивает мужик средних лет. – Тебе жить надоело?

Да пошел он! Рывком открываю заднюю дверь.

– Выходи.

Она вжалась в сиденье, смотрит на меня широко распахнутыми глазами.

– Выходи, я сказал! – вытаскиваю ее из машины. – Ты мне ребенка убить хочешь?

Глава 42

Катя

– Ч-что?

Что происходит? Откуда он здесь? Он вообще на операции! Я все продумала. Сейчас гостиница, после операции поеду к Светке, попробую забрать документы у Свиридова. Я же…

– В гостинице ротавирус! У Мишки лейкоциты один и три! Он оттуда живой не вернется! – орет на меня, но я вижу в его глазах не ярость, а страх.

Настоящий страх за Мишкину жизнь. О боже! Я чуть не… Я… Ноги подкашиваются…

– Катя! – хватает меня за плечи. – Ты когда-нибудь говорить научишься? Вот просто разговаривать, что, так сложно, Кать? Вот что сложного было сказать мне о Мишке?

– Марк! – у меня даже голос пропал от мысли, что мы могли сейчас…  – Я хотела сказать, но как бы ты тогда! Ты же… А если ты его не вылечишь? Как ты жить потом будешь? Вы же не просто так своих не берете…