— Добрый день, — приветствует она вежливо и сухо, прямо-таки официально, — меня зовут Катерина, я помощница Марата Маратовича по ведению домашнего хозяйства.

Онемев, я молча пялюсь на женщину, которая так гордо представилась, что я даже растерялась.

— Полина, — спохватившись, бормочу я в ответ, забыв поздороваться.

— Давайте мне ребенка, а вы пока сможете раздеться и вымыть руки, — говорит Катерина и шагает ко мне, выставив руки вперед.

Никаких тебе «приятно познакомиться» или вежливых «проходите, будьте как дома». Я медлю, не торопясь отдавать Платона. Осматриваю женщину с ног до головы, словно пытаясь просканировать, чтобы понять, можно ли ей доверять малыша.

— Хорошо, — все-таки соглашаюсь я и, подойдя ближе, передаю Платона на руки пожилой женщине. — Он проголодался, поэтому нужно подогреть смесь. Где я могу ее найти?

— Не беспокойтесь, я сделаю ее сама. Ребенка я сейчас передам медсестре, она как раз померяет ему температуру, — докладывает Катерина сухо и, развернувшись, уносит малыша куда-то вверх по лестнице.

Чувствуя себя не в своей тарелке, я неловко топчусь на одном месте, а потом, опомнившись, что от меня всё это время натекает лужа со стаявшего снега с сапожек, я возвращаюсь ко входу и снимаю их. Аккуратно ставлю на коврике, а потом тороплюсь отыскать ванную комнату, чтобы найти там хоть что-нибудь, чтобы вытереть грязь после себя. Но ни тряпок, ни чего-то близко похожего найти не удается, так что я, отмотав туалетную бумагу, возвращаюсь назад и ей стираю с пола лужу.

За этим занятием меня и застает Катерина.

— Что вы делаете? — сухой и как будто бы скрипучий голос зловредной старушки звучит, кажется, слишком ядовито.

— А… простите, — тушуюсь я, — Просто растаял снег с моих сапог, и я… вот.

Я демонстрирую Катерине комок мокрой грязной бумаги, и она явно еле сдерживается, чтобы не поморщиться брезгливо.

— Не беспокойтесь, я все уберу.

— Ладно, — смутившись окончательно, выдавливаю я и возвращаюсь в ванную, чтобы выбросить грязную бумагу и вымыть руки.

Открываю воду в кране и встречаюсь со своим отражением в зеркале взглядом. Черт, наверняка эта женщина думает, что я совсем деревенщина. Но было так неудобно оставлять после себя грязь… она пожилая, ей наверняка тяжело убирать здесь, а дом ведь такой большой! Не знаю, сколько мне здесь придется жить, но я ведь должна хоть как-то наладить контакт с этой Катериной. Может, если я предложу ей помощь в уборке, она растает?

Вздохнув, я вытираю руки и отправляюсь на поиски кухни. Но если ванную мне удалось относительно быстро найти, то вот кухню я ищу без малого минут пять, а когда обнаруживаю наконец, то вижу, что Катерина уже приготовила бутылочку для Платона и собирается уходить.

— Я покормлю Платона, — тут же говорю я. Все равно Марата еще нет, лучше я пока чем-нибудь займу себя.

— Можете не беспокоиться, я могу сделать это, — не спешит мне отдавать смесь экономка.

— И все-таки, — настаиваю я.

Не то чтобы я так рвусь полностью заменить мать чужому ребенку, вовсе нет. Просто… я беспокоюсь за Платона, причем все еще так же сильно. Здесь я никого не знаю, незнакомое место, все чужое, а я уже на собственной шкуре убедилась, что даже друзьям иногда доверять нельзя. Может я и сую нос не в свое дело или мешаю выполнять работу этой “милой” женщине, но лучше так. Пусть позлится на меня, зато я буду спокойна за малыша. Наверное, это слишком, но после того, что я пережила, спасая Платошу, я лучше лишний раз все перепроверю.

— Как пожелаете, — без лишних эмоций в голосе ровно говорит Катерина и протягивает мне подогретую бутылочку со смесью.

Я без колебаний беру ее и задаю новый вопрос:

— Где мне найти Платона?

— Ребенок на втором этаже в детской. Когда поднимитесь наверх, повернете направо, вторая дверь — это детская, — инспектирует она.

— Спасибо.

Платон оказывается и правда не один — возле него суетится медсестра. На вид ей около сорока лет, она одета в медицинский халат, а темно-русые волосы скрывает обычная косынка. Кончик носа женщины забавно вздернут, и эта изюминка делает ее очень милой и добродушной на вид.

— Добрый день. Вы мамочка? — Дружелюбно спрашивает медсестра.

— Я…

Хочу было ответить отрицательно, но… Марат ведь предложил мне стать именно мамой для Платона, пусть и временно. Наверное, теперь нужно представляться так?

— Да, мама.

— Очень хорошо, что вы смесь принесли, малыш как раз проголодался, а мне после еды нужно немного суспензии ему дать. Покормите пока сына, а как только закончите, позовите меня. Не буду вам мешать, — женщина вежливо улыбается и выходит из комнаты, оставляя меня с Платоном одних. Я невесело хмыкаю. На контрасте с Катериной эта медсестра выглядит просто матерью Терезой.

Оставшись одна с Платошей я склоняюсь над кроваткой, в которой лежит малыш. Ребенок тут же расплывается в улыбке, дрыгая ручками, и я не могу не улыбнуться в ответ, таким он выглядит сейчас милым. А еще хорошо, что высокой температуры нет — выглядит Платон бодрее, чем вчера вечером.

Сначала я решаю кормить ребенка так, но не тут-то было! Платон недовольно ворчит, потом начинает хныкать и, в конце концов, заливается ревом. Успокаивается лишь когда я его беру на руки и сажусь в кресло. Малыш тут же прикладывается к смеси и смотрит при этом на меня совершенно ангельским взглядом.

— Не нравится совсем одному есть? — я улыбаюсь слабо, придерживая бутылочку.

Платон голодный, это видно сразу. Ест смесь жадно, причмокивая крохотными губами, а как только заканчивает с ней, начинает сонно хлопать глазками. Я укладываю малыша и тороплюсь найти медсестру. Она ведь говорила о лекарстве.

— Оно не горькое? — спрашиваю я, наблюдая за тем, как медсестра набирает суспензию в специальный шприц.

— Сладковатое, но не всем детишкам по вкусу, — улыбается она мне, — так что будьте наготове.

Платону оно и правда не нравится. Если сначала малыш заинтересованно проглатывает лекарство, то потом начинает выплевывать его и кукситься.

— Ну-ну, тш-ш, — я тут же с готовностью поднимаю ребенка на руки и успокаивающе покачиваю.

Медсестра протягивает мне бумажную салфетку, и я вытираю губы и подбородок Платону. К счастью, он не капризничает и не плачет, а через пару минут его снова начинает клонить в сон.

— Я схожу вниз, вымою бутылочку, — говорю я женщине, как