Антониета Агилар, чьи ясные небесно-голубые глаза ещё вечером сияли озорством, любопытством и безграничной жаждой жизни, теперь были широко раскрыты в немом удивлении и застыли в выражении вечного вопроса. Они безжизненно смотрели в темнеющее беззвёздное небо сквозь изящный ажурный купол беседки, отражая лишь черноту и предчувствие беды.

Антониета Агилар лежала в своём роскошном вечернем платье из дорогого струящегося синего шёлка, который ещё недавно переливался в свете свечей, словно живая вода. Казалось, оно сохранило в себе последние отголоски прошедшего праздника, но теперь его некогда безупречная ткань была пропитана тёмной густой влагой — и это была не роса, а нечто гораздо более зловещее. Потоки алой, почти чёрной в лунном свете крови застыли в глубоких складках ткани, превратив некогда роскошный наряд в жуткий багровый узор, в макабрическое произведение искусства, созданное смертью.

Изящный испанский кинжал с инкрустированной рукоятью зловеще поблёскивал в тусклом свете луны, словно хищный глаз или драгоценный, но смертоносный самородок, торчал прямо из её груди. Там, где ещё несколько секунд назад билось сердце, полное надежд, юношеских планов и невысказанных мечтаний. Казалось, кинжал был вонзён с холодной, расчётливой точностью, демонстрируя свою жуткую, смертоносную красоту и необратимость содеянного. Девушка стояла, онемев от глубочайшего потрясения, её разум отказывался принимать увиденное. Она вдыхала едкий металлический запах крови, смешанный с чистым ароматом свежескошенной травы и влажной земли, и с каждой секундой всё яснее понимала: этот вечер изменил всё. Необратимо. Ибо перед ней лежала не просто знакомая ей женщина, а та, кто больше никогда не поднимется, чья жизнь оборвалась здесь, в этом некогда прекрасном саду, под покровом лживой холодной ночи.