Ознакомительная версия. Доступно 23 страниц из 124
стали подмечать ожидавший канареечного цвета экипаж мисс Фанни Ринг.
За маленькой скользкой пирамидой, составлявшей мирок миссис Арчер, лежала почти не исследованная и не нанесенная на карту земля, квартал, где обитали художники, музыканты и «пишущая братия». Эти разрозненные осколки рода человеческого не выказывали желания стать частью социальной структуры общества и слиться с ним. Вопреки расхожему мнению о странностях их привычек и быта жизнь они, по большей части, вели самую респектабельную, предпочитая, однако, вариться в собственном соку. Медора Мэнсон в тучные свои годы однажды завела у себя «литературный салон», но салон этот быстро пришел в упадок ввиду нежелания литераторов его посещать.
Аналогичную попытку предпринимали и другие: существовало, например, семейство Бленкер – решительная и многоречивая мамаша и три неряшливого вида дочери, старавшиеся ей во всем подражать; в их доме можно было встретить Эдвина Бута [30], Патти, Уильяма Уинтера [31] и новую звезду шекспировского репертуара Джорджа Ригнолда, издателей разных журналов и всевозможных музыкальных и литературных критиков.
Миссис Арчер, как и ее окружение, относились ко всем этим людям с некоторой опаской, считая их странными, ненадежными, не совсем понятными по происхождению и взглядам. В кругу Арчеров литература и изобразительное искусство пользовались глубоким уважением, и миссис Арчер много сил тратила на то, чтоб объяснить своим детям, насколько приятнее и культурнее было общество, украшенное такими фигурами, как Вашингтон Ирвинг [32], Фиц-Грин Халлек [33] и автор «Преступного эльфа» [34]. Большинство знаменитых авторов того поколения были истинными «джентльменами»; возможно, малоизвестные деятели, пришедшие им на смену, также не чужды таких чувств, оставаясь в душе «джентльменами», но их происхождение и самый их вид – эти патлы, эти их чересчур тесные связи с артистической богемой, с оперой делают принятые в Нью-Йорке критерии совершенно к ним неприменимыми.
«Когда я была девочкой, – неустанно повторяла миссис Арчер, – на участке между Бэттери и Кэнел-стрит мы знали всех и каждого, и каждый проезжавший экипаж был нам знаком. Понять, кто есть кто, тогда не представляло труда, а теперь поди попробуй разберись, я даже и не пытаюсь».
Одна только престарелая Кэтрин Мингот, начисто лишенная предрассудков и питавшая характерное для «парвеню» равнодушие к таким различиям и деталям, могла бы проложить мостик над этой пропастью, однако ей никогда не случалось ни открыть книгу, ни полюбоваться картиной, а музыку она любила лишь за то, что та навевала на нее воспоминания о былых посещениях итальянской оперы и тех днях, когда она блистала в Тюильри. Возможно, поспособствовать объединению двух миров мог бы не уступавший миссис Мингот в дерзости Бофорт, но чопорность его дома с лакеями в шелковых чулках исключала простоту неформального общения. Кроме того, он был так же необразован, как и миссис Мингот, и считал «этих, которые пишут», всего лишь платными агентами по доставке удовольствий для богатых; люди же богатые настолько, чтобы к их мнению он прислушивался, никогда не подвергали сомнению справедливость его мнений.
Ньюленд Арчер знал все это с незапамятных времен и принимал, считая одной из скреп его мира. Знал он, что существуют общества, где живописцев, поэтов, романистов, людей науки и даже известных актеров почитают и ищут знакомства с ними так же усердно, как если б те были герцогами, иногда он предавался мечтам, воображая, каково было бы сидеть в гостиных, где разговоры бы крутились вокруг Мериме (чьи «Lettres à une Inconnue» [35] были его настольной книгой), Теккерея, Браунинга и Уильяма Морриса. Но в Нью-Йорке подобное немыслимо, и мечты такие только раздражают. Арчер был знаком со многими из «этих, которые пишут», с музыкантами, художниками; он встречал их в «Сенчури» [36] и в других театральных и музыкальных клубах поменьше, уже начавших наводнять Нью-Йорк. Там эти люди ему нравились, а у Бленкеров – наводили тоску, потому что там их всегда окружали женщины пылкие и безвкусные, обхаживавшие их, как диковинных птиц, которых надо постараться заманить в силки. Даже самые интересные разговоры с Недом Уинсетом оставляли его с впечатлением, что если собственный его мир мал и узок, то так же мал и узок мир всех этих людей, и расширить рамки каждого может только новая ступень в нравственном развитии общества, когда все рамки будут уничтожены и миры естественным образом сольются воедино.
На такое предположение наталкивали его попытки представить себе то общество, в котором ранее жила мадам Оленска. Жила, страдала, а может быть, и вкушала некие таинственные радости. Он припомнил, с каким веселым оживлением она рассказывала ему, как ее бабушка Мингот вместе с Уэлландами возражали против того, чтобы она поселялась в «богемном» районе среди «этих, которые пишут». Не то чтоб они считали район опасным, им не нравилась его бедность; впрочем, подобным оттенкам смысла она особого значения не придавала, предполагая, что подозрительной им кажется литература вообще, как таковая.
Сама она литературы не опасалась вовсе, и книги, разбросанные в ее гостиной (то есть в той части дома, где наличие книг традиционно почиталось «неуместным»), хоть и относились в основном к художественной литературе, вызвали большой интерес Арчера новыми именами авторов – Поля Бурже, Гюисманса и братьев Гонкур. Размышляя над всем этим возле ее двери, он с новой силой ощутил, насколько кардинально сумела она отринуть все то, к чему он привык, и как необходимо ему глубже погрузиться в то новое, что несет она, если он желает помочь ей в предстоящем ей трудном деле.
Настасия открыла ему дверь, улыбаясь загадочной улыбкой. На скамейке в холле лежали подбитая собольим мехом шуба, белое кашне и сложенный шапокляк с золотой монограммой «Дж. Б.» на матовом шелке подкладки: невозможно было не понять, что дорогостоящие эти вещи принадлежали Джулиусу Бофорту.
Арчер рассердился. Рассердился до такой степени, что хотел было черкнуть пару слов на визитке и уйти, но тут же вспомнил, что избыток благовоспитанности помешал ему предупредить мадам Оленска, что он хотел бы поговорить с ней с глазу на глаз, а значит, в том, что дверь ее оказалась открытой и для других визитеров, винить некого, кроме него самого, и он вошел в гостиную с упрямой решимостью дать понять Бофорту, что он тут лишний, и тем самым пересидеть его.
Банкир стоял, прислонившись к каминной полке, покрытой гобеленом, придавленным двумя бронзовыми подсвечниками с церковными свечами из желтоватого воска. Он выпятил грудь, касаясь плечами камина и опираясь всей тяжестью на одну обутую в лакированный штиблет ногу. Когда Арчер вошел, тот с улыбкой глядел на хозяйку дома, сидевшую на диване боком к камину. Каминный экран как бы обрамлял цветы на столе –
Ознакомительная версия. Доступно 23 страниц из 124
