— Алиса, что случилось⁈ — встревожено спросил граф Кэррингтон.

— Ох, милорд, из кустов орешника появился огромный волк. К счастью, я была далеко от него, и он меня не заметил, — затараторила юная крестьянка.

— А Карл? — воскликнул Альфред, меняясь в лице при мысли об опасности, которая грозила несмышленому ребенку.

Тут запаниковавшая девушка вспомнила о доверенном ей малыше, и в отчаянии всплеснула своими руками, окончательно рассыпая собранные ею цветы.

— Мой маленький господин! Его, наверное, уже съело серое чудовище!!! — в отчаянии запричитала она, и крупные как жемчуг слезы появились на ее светлых ресницах.

— Алиса, беги в усадьбу за подмогой, а я пойду за ребенком и постараюсь отбить его у зверя, — резко произнес граф Кэррингтон.

Решительный тон графа словно вселил решительность в пугливую девушку. Она кивнула в знак понимания головой, и во весь дух помчалась к поместью звать на помощь. Альфред же побежал в сторону скамьи, на которой он в последний раз видел мальчика. Никогда еще он так быстро не бежал стремительно, отчаянно, на разрыв сердца. Страх не успеть изо всех сил подгонял графа Кэррингтона, и немыслимая скорость туманила его взгляд. Проклятая скамейка все не появлялась и не появлялась, словно ее местонахождение заколдовали шаловливые эльфы.

Альфред уже в ужасе подумал, что он ошибся в выборе дорожки, когда перед ним предстала вожделенная плетеная корзина с ребенком. Также увидел он волка, медленно приближающегося к скамье. Это был молодой трехлеток; голод и недостаток жизненного опыта заставил его забыть об осторожности и рискнуть попыткой найти добычу возле большого скопления людей. Зверь, конечно, не видел ребенка за плетеным бортом, но запах нежной плоти будоражил его, заставляя в предвкушении пищи раздувать свои ноздри и искать источник заманчивого запаха. Граф Кэррингтон с одного взгляда оценил ситуацию — спасти Карла можно было, если отвлечь внимание волка на себя самого. И Альфред открыто выступил вперед, доставая из пояса заряженный пистолет. Но он недооценил быстроту реакции оголодавшего и обозленного хищника. Едва под шагами мужчины хрустнули сломанные сучья деревьев, как волк молниеносно повернулся в сторону неожиданно появившегося противника. Его губы злобно задрожали, шерсть на шее и плечах поднялась дыбом, когти судорожно впились в снег, и все тело изогнулось, приготовившись к прыжку. Альфред не успел выстрелить, волк набросился на него, и его клыки сжали правую руку графа Кэррингтона, выронившего пистолет. Человек и животное покатились по снегу, яростно отстаивая свое право на жизнь, пока не столкнулись с комелем старого орехового дерева. Искусанной рукой граф Кэррингтон сжал волчью пасть, не давая зверю впиться себе в горло. Глаза волка горели сатанинским огнем, все его существо было объято желанием выиграть эту схватку за существование с царем природы — с человеком. Однако ему пришлось иметь дело с противником, которого воодушевляла самая могущественная сила на свете — любовь. Альфред не хотел погибать, когда его ожидало счастливое воссоединение с возлюбленной Мейбелл, и не хотел отдавать сына своей любимой женщины прожорливой серой твари. Собравшись с силами, он придавил молодого волка к земле, несмотря на свои многочисленные раны, сдавил его за горло и начал душить своими сильными тренированными пальцами. Хищник отчаянно сопротивлялся, но Альфред прижался лицом к волчьей шее и не отпускал его. Через пять минут все было кончено, зверь дернулся в последний раз и затих. Шатаясь, Альфред поднялся и выплюнул изо рта волчью шерсть. Его слух привлек плач ребенка — маленький Карл испугался, что он так долго остается в одиночестве, и протест его маленького сердечка против всеобщего невнимания выразился в непрерывных отчаянных слезах.

— Сейчас, малыш, потерпи немного, — пробормотал Альфред, направляясь неверными шагами к скамье. У него хватило сил добрести до скамьи и взять ребенка на свои окровавленные руки. Мальчик тут же умолк, едва только почувствовал заботу большого и могущественного существа, и даже довольно задрыгал ножками. Альфред прижал ребенка к себе, опасаясь, что из ближайшего леса могут появиться собратья убитого им хищника.

К счастью, скоро к ним подоспела помощь, ведомая Алисой. Когда Альфред уже начал терять сознание от многочисленных ранений и связанного с ними болевого шока, к нему поспешно подошли его слуги, вооруженные как ружьями, так и мощными дубинками. Они быстро соорудили из своих плащей носилки для окровавленного графа Кэррингтона и понесли его в усадьбу Уинтвортов. В доме за пострадавшего лорда Эшби взялся доктор Саймон Харви. Ему пришлось в спешном порядке зашивать глубокие рваные раны графа Кэррингтона на руке и на боку, причем граф потерял столько крови, что Харви начал думать, что его пациент не выживет.

Доктор запретил говорить молодой леди Уинтворт о том, что ее жених получил смертельные ранения в схватке с волком; и похорошевшая и посвежевшая Мейбелл вышла из своего многодневного заточения в спальне, не сомневаясь в скором возвращении Альфреда к ней. Ей сказали, что дела заставили его спешно уехать от нее, и девушка рассчитывала увидеть его перед намеченной свадьбой.

В ожидании любимого она занялась своим свадебным нарядом, помня, что по традиции в нем должно быть что-то старое, что-то новое, нужно заимствовать чужое и иметь в своем наряде что-то голубое. Мейбелл выбрала алмазную брошь — женщины в роду Уинтвортов традиционно цепляли ее к своему подвенечному платью. Новыми у нее оказались туфельки, в которых она намеревалась идти к своей предстоящей семейной жизни. Ее дальняя родственница леди Бренуэлл прислала ей свой кружевной веер, призванный отмахивать от новобрачной все грядущие беды и неприятности. А в отобранной Мейбелл ленте голубой цвет символизировал ее верность и преданность любимому. В 17 веке для английских невест не было каких-либо ограничений, и они одевались в соответствии со своим вкусом и желанием. Хотя обычно в день свадьбы старались одеться понаряднее, вдовы, выходящие вторично замуж, могли облачиться также в черное или коричневое платье. Под запретом был только зеленый цвет; считалось, что шаловливые человечки из страны эльфов могли напакостить невесте, осмелившейся надеть одежду их цвета. Безнаказанно надеть зеленое платье в день свадьбы могли только колдуньи, но молодая леди Уинтворт вовсе не хотела для себя такой сомнительной славы. Мейбелл задумала надеть то платье, которое было на ней в день ее несостоявшейся казни, считая его счастливым для себя, но при этом она хотела переделать его и дополнительно украсить брюссельскими кружевами.

Глядя на радостные хлопоты своей любимицы, старая няня Дженни