В конце концов сторонники хазарской дани одолели. Люторичи растолковали, как быть: надобно собрать для кагана дары, хорошие меха, а еще выбрать лучшую девку ему в жены. Таков обычай: от каждого племени, что под рукой кагана, у него в женах должна быть девка, княжеская дочь. Это условие вятичам не понравилось, но люторичи заверили, что девку давать только один раз, новую – когда старый каган умрет, новый сядет, а старому править сорок лет. Честь же – с самим каганом быть в родстве. Вятичи задумались: может, и новый каган будет из наших по крови!

Сперва хотели кинуть жребий, кого отсылать в Итиль. Девки от двенадцати и до шестнадцати лет, кто не успел покрыть голову минувшей осенью, ударились в плач: брать на себя великую честь и ехать за тридевять земель никто не хотел. Старики сошлись потолковать еще раз и додумались послать Былеславицу в Кривой Лог – у чуров совета спросить. Она, вернувшись, рассказала: видела сестричаду свою, Дединку, что идет куда-то в гору. Все выше и выше, а наверху что-то сияется, будто само солнце красное живет… Вспомнили про Дединку: старшая внучка бабки Перучады не даром в таль была выбрана, она и родом славна, и ростом особо высока – видеть, это от роду ей был знак… Кстати подсчитали, что идет третья зима из уговоренных, есть надежда вызволить ее из Свинческа назад.

Едва дождавшись снега, трое старейшин пустились в далекий путь – в Свинческ, за кагановой невестой. А то, что трое старейшин услышали в Свинческе о замыслах Святослава – о них говорили открыто сами русы, – только подкрепило правильность решения. Невеста оказалась жива, здорова, честь ее не понесла урона, оставалось собрать ее в дорогу. Люторичи торопили: пока не кончилась зима, нужно было добраться до Тихого, чтобы там, дождавшись весны, за первым льдом пуститься в путь к Белой Веже, а оттуда уже с хазарами через длинный степной волок к реке Итиль.

Когда Дединка все это выслушала, у нее не нашлось ответа – да его и не требовалось. Все эти дни ей казалось, что родной Былемирь ей только снится. Теперь же она узнала, что сон этот будет недолгим, а далее начнется такое, чего не увидеть и во сне…

Глава 2

Каждое утро, проснувшись и еще не открыв глаз, Дединка невольно прислушивалась, надеясь услышать знакомый голос ключницы Хлины, выгоняющей челядинок на работу. Вот бы оказалось, что дорога домой ей только приснилась, что она по-прежнему в Свинческе, на княжьем дворе! Там она была среди чужих, на положении служанки, но к третьей зиме обжилась, все ей было ясно и понятно. Теперь же весь ее мир перевернулся вниз ветвями, вверх корнями. Былемирь изменился, пока ее не было: появился тын на валу, сделав его настоящим городом, старики поумирали, ее подруги-посестримы повыходили замуж и родили по двое-трое детей, две успели умереть от родов, но им на смену выросли новые невесты. Среди этих новых невест, моложе Дединки лет на пять, она смотрелась бы совсем чужой. Совсем скоро ей придется уехать и отсюда… но что будет дальше?

Пока старейшины собирались в дорогу, Дединка жила у Добрована. Работать по дому ей не позволяли; она была бы и рада, но ей, «просватанной» за самого кагана, полагалось не работать, а только ходить по домам и причитать, прощаясь с родичами, родным местом и белым светом, взывать к покойным батюшке и матушке, без которых ее застоять[37] некому… Для родичей она была еще не мертвой, но уже и не совсем живой.

Бабка Перучада когда-то славилась как лучшая во всем гнезде выльница[38], и хотя до смерти своей она успела обучить Дединку далеко не всему, что знала, многое та сумела запомнить.

Ветры буйные, разбушуйтеся,

Заметите путь-дороженьку,

Не пройти бы, не проехати,

Что со мной, младой,

Злым чужим людям!

– выводила она, сидя под оконцем в Добровановой избе, так что снаружи было слышно.

Затворитеся, воротечка,

Вы, широки, крепко-накрепко!

Ты закройся, красно солнышко,

Разбушуйся, туча грозная,

Напустися ночью темною!

Рассыпайся, крупный дождичок,

Разведи ты путь-дороженьку,

Не пройти бы, не проехати,

Со мной злым чужим людям!

Голос у Дединки был сильный, так что люди останавливались под оконцем, прислушивались, одобрительно качали головами. Попричитав дома, Дединка отправлялась к теткам или иному сродью и там начинала заново:

Мне прошедшу темну ноченьку

Не спалося, красной девице,

Во просонках много виделось:

Будто я-то, красна девица,

Выходила рано в полюшко,

Мне навстречу – злы чужи люди,

Подзывали, силой забрали,

Увезли в леса во темные,

Так мне страшно показалося,

И я с плачем просыпалася…

Горе в ее голосе и слезы были искренни. Ни царства Хазарского, ни кагана и его дом она не могла вообразить, ее мысль, пытаясь идти вперед, упиралась в густой туман. Будущая доля ей виделась хуже всякого «леса темного». Что там за люди? Найдется ли там кто-нибудь, чью речь она поймет? Даже Белобор и его ближики сами не бывали дальше Белой Вежи, об Итиле что-то знали только с чужих слов, и их рассказы о нем уж очень напоминали стариковские сказки о золотых теремах в Занебесье. Люторичи говорили, в Итиле живет немало славян и даже русов, у кагана есть славянская челядь и русские отроки, да и жены из северянского племени и самих люторичей имеются, она сможет с ними столковаться. Но утешало это мало. Знала бы она, – мелькало в мыслях, – для чего Доброван хочет увезти ее из Свинческа домой, не поехала бы с ним. Попросила бы княгиню, чтобы оставила у себя… Перед хазарами даже смоляне казались почти своими. Даже русы – нагляделась на них за три зимы, тоже люди…

При мысли о русах слезы лились быстрее. Уж чего там, в кагановом царстве, не будет, так это светловолосого руса,