Посмотрите на мир, в котором мы живем: только на Amazon – 120 миллионов самых разных товаров. У вас нет возможности опробовать каждый из них или расспросить друзей (у вас нет столько друзей): вы покупаете то, что покупают все, вам нравится то, что нравится экспертам и/или большинству.

Наши действия при пандемии коронавируса тоже указывают на важность этого баланса: если мы позволим толпе нас увлечь, то благополучно вольемся в стадо овец, делая только то, что делает наше окружение. Но если мы будем слепо подчиняться авторитету, то не сможем самостоятельно отличить хорошее от плохого и будем беззащитны перед лицом злоупотреблений. Ведь в этом случае невозможно ограничить понятие авторитета лишь научным авторитетом; уханьских врачей, в начале эпидемии бивших тревогу, власти заставили замолчать. Привет, Чернобыль. Таким образом, отмахиваться от смешанной стратегии в критические моменты, причисляя ее к «логическим ошибкам», – не лучшее решение.

Я рискну зайти дальше: эксперименты Соломона Аша по изучению конформизма, на которые непременно ссылаются, говоря об ошибочных путях вышеупомянутой эвристики, не такие уж «неоднозначные», как сейчас принято утверждать{112}. Как и в экспериментах Милгрэма, посвященных подчинению авторитетам, настоящий испытуемый здесь тоже только один, остальные – нанятые актеры. На предельно простые вопросы, задаваемые в группе («Какая из линий на картинке справа такой же длины, как линия на картинке слева?»), актеры сначала дают правильные ответы, что вызывает у испытуемых доверие, а потом начинают давать неправильные. Как вы думаете, на этом этапе испытуемые продолжат говорить то, что сами считают верным, или будут подстраиваться?

В большинстве учебников по социальной психологии резюмируют: даже зная, что правильный ответ – средняя линия, мы приспосабливаемся к окружающим. Если неправильные ответы дают актеры, которые выглядят как люди с высоким социальным статусом, процент конформности возрастает – в полном согласии с результатами Милгрэма. (Да, я сказал «средняя линия». В чем проблема?)

•••

Давайте попробуем сделать еще один шаг вперед, не останавливаясь на этом резюме. Для начала я попрошу вас поставить себя на место испытуемого в этом эксперименте. Если вы с самого начала исходите из предпосылки, что все участники эксперимента ведут себя честно и добросовестно, разве не сочтете эту вероятность – ошибаются все остальные – довольно низкой? И уж точно версия, что это у вас проблемы с глазами или с головой, покажется вам более вероятной. Прежде чем клеймить усомнившегося в себе и обзывать его «трусом», может быть, стоит задуматься, не кроется ли истинная проблема в «смельчаках», которые недостаточно критичны к своему восприятию?

Еще одно важное обстоятельство: эксперимент не предусматривал никакой награды за правильный ответ. Зато у него была цена: пойти наперекор группе. В конце концов, целью этого эксперимента было не «достичь истины любой ценой». Равно как и стопроцентного согласия. Нет, решение было комплексным: «Я дам по возможности верный ответ, но нет никакой нужды на ровном месте портить отношения с людьми».

Поэтому не стоит рассматривать неправильные ответы как «неудачу». Мы – социальные существа и вынуждены существовать в социальных системах. Если в группе большинство людей слушают Pink Floyd, то и ваша любовь к этому коллективу – продукт стремления к гармонии. Вам даже необязательно по-настоящему любить Pink Floyd («Так, которые из этих волосатиков – Pink Floyd?»). Вот скажете вы в компании: «Ну да, я их слушаю» – и кто проверит?

По сути, беседы с испытуемыми после эксперимента тоже это показали: многие прекрасно знали правильный ответ, но им не хватило мотивации, чтобы противостоять группе.

•••

Надеюсь, теперь попытки испытуемых приспособиться уже не выглядят для вас столь удручающе. Но главный сюрприз я приберег напоследок: большинство испытуемых и не пытались приспособиться! Неверные ответы давались в среднем лишь на треть всех вопросов. А четверть участников – это те, кто ни разу, ни в одном вопросе не попытался подстроиться под большинство. И лишь 1 из 20 участников по всем вопросам согласился с большинством.

Несмотря на все эти обнадеживающие результаты, в литературе крайне редко не упоминается, что большинство испытуемых действовали не как стадо{113}. Это же не так драматично и идет вразрез с господствующей парадигмой. Естественно, те, кто узнает об опытах Аша и Милгрэма из мейнстримных учебников, склонны считать людей существами, которые в любой момент могут превратиться в зомби.

•••

Человек настолько сложен, что порой вместо того, чтобы встать на сторону сильных, популярных, на сторону большинства, он питает особую симпатию к андердогам – тем, кто в нормальных условиях не должен выиграть.

У Рокки, взявшего на себя роль Давида, было почти ноль шансов против Ивана Драго – Голиафа. Вот только истории, где побеждают Голиафы, не продаются. Возможно, в нас просыпается жажда социальной справедливости; возможно, большинство из нас, довольно-таки угнетенных существ (так устроена жизнь, что поделаешь), проецируют на «Давидов» свои собственные чувства. Благодаря этой проекции мы становимся победителями – хотя бы в виртуальном мире, мире фантазий.

«Я тебя сломаю». «Рокки IV» (1985)

Но если речь о политике, все меняется: эффект присоединения к победителю (bandwagon effect) бьет симпатию к слабому{114}. В ходе одного американского исследования, выявившего эту закономерность, избирателям, собирающимся голосовать на республиканских праймериз в 1996 году, прямо перед урнами показали фейковые результаты опросов. В результате был обнаружен сдвиг примерно в 6 % в пользу сильного кандидата. В современной политической культуре, все сильнее и сильнее напоминающей болельщицкую (немыслимо, чтобы человек, вчера болевший за мадридский «Реал», сегодня стал записным фанатом «Барселоны»), поскольку все меньше и меньше людей меняют свои политические пристрастия, этот 6 %-ный сдвиг может оказаться определяющим.

•••

Апелляция к большинству сама себя подпитывает. Раз уж мы заговорили о праймериз в США, давайте продолжим: раз в четыре года перед президентскими выборами две крупные партии проводят внутрипартийные предварительные выборы, чтобы выдвинуть своих кандидатов. Праймериз проходят на уровне штата. Победители отправляются на партийный съезд и дерутся на ринге – выигрывают право стать кандидатом в президенты – по воле большинства делегатов. Рассмотрим два ключевых момента:

1. Голосовать обычно могут лишь члены партии, праймериз проводятся не в выходные, участие в них добровольное. Следовательно, голосует самая фанатичная, самая рьяная часть избирателей.

2. Праймериз проводятся не в один день. Штат Айова идет первым, на следующей неделе – Нью-Хэмпшир… и т. д.

Короче говоря, малюсенькая группа избирателей в крошечных штатах оказывает несоразмерно сильное влияние на остальную гонку. К слову, об Айове: кандидат, которого выбрали всего 100 тысяч человек, с вероятностью 50 на 50 станет «финальным» кандидатом партии. А в праймериз иногда участвуют и по два десятка кандидатов, так что 50 % – это о-го-го. Если учесть еще и вторые по счету выборы в Нью-Хэмпшире, то 17 из общего количества 18 окончательных кандидатов, начиная с 1980 года, вышли из этих двух штатов (единственное исключение – Билл Клинтон). Хорошо выступившие в первых штатах становятся главными поставщиками новостей, все крутится вокруг них. Бесплатная реклама. Прочим кандидатам нужно покупать рекламное время на ТВ, а пожертвования иссякают. Этот эффект большинства переносится на следующие штаты (возможно, с той самой 6 %-ной разницей), и цикл продолжается.

Абсурд вот в чем: разница в голосах между кандидатами, занявшими в Айове первое и четвертое места, может составлять… ну, тысяч пять. Таким образом, 5 тысяч фанатиков-селян из Айовы определяют выбор миллионов из городов с побережья, где совсем другая культура.

•••

Гипертрофированный вариант этого эффекта можно наблюдать на фондовых биржах. Сейчас, когда я пишу эти строки, мировые биржи охвачены паникой из-за коронавируса: серьезнейшее падение с 1987 года. Одна группа инвесторов ринулась обналичивать активы, цены покатились вниз, и стадный инстинкт погнал всех продавать, продавать и продавать. Всего за несколько дней биржи растеряли триллионы долларов капитализации.