Я паркую забрызганный грязью автомобиль и спешу в здание. Здесь есть телефоны-автоматы, но линия Дороти занята. «Наверное, она разговаривает с победителем, – мелькает мысль. – Интересно, кто же вышел вперед, Дик или Пэт?» В этой гонке мне противостоят два опытных политика: Дик Суинн, бывший мэр Форт-Коллинса, психолог олимпийской команды и заведующий кафедрой психологии Университета штата Колорадо, и Пэт Бриклин, кандидат от блока терапевтов, составляющего большинство в Американской психологической ассоциации, выдающийся психотерапевт и радиоведущая. В последние 20 лет они были завсегдатаями на заседаниях ассоциации в Вашингтоне и других городах. Я не входил в число тех, кого приглашают на эти мероприятия. Впрочем, даже если бы меня приглашали, я вряд ли стал бы посещать их из-за неспособности выдерживать долгие заседания. И Пэт, и Дик побывали почти на всех ключевых должностях в ассоциации, но до кресла президента пока не добрались. У меня же нет подобного опыта. Каждый из них возглавлял с десяток различных групп. В который раз набирая номер, я пытаюсь вспомнить, когда последний раз был лидером, – кажется, в девятом классе.

Линия Дороти по-прежнему занята. Разочарованный и беспомощный, я тупо смотрю на телефон, затем делаю глубокий вдох и оцениваю свое состояние. Я подсознательно предполагаю, что новости плохие. Я совершенно забыл, что на самом деле когда-то занимал пост президента отделения клинической психологии Американской психологической ассоциации с 6000 членов и справился с этой ролью очень достойно. Из головы вылетело, что я вовсе не чужак в ассоциации, а всего лишь новичок. Я сам лишил себя надежды, впал в панику и стал наглядным подтверждением собственной теории.

Пессимисты особенно пагубно трактуют свои неудачи и разочарования. Они машинально считают причину постоянной, всеобъемлющей и личной: «Это будет продолжаться вечно, это подорвет все, и это моя вина». Я в очередной раз поймал себя на том, что делаю именно это: воспринимаю занятую линию как сигнал провала. А причиной всему был недостаток квалификации и усилий, направленных на победу.

Оптимисты, напротив, обладают силой, которая позволяет им считать неудачи преодолимыми, связанными с отдельно взятой проблемой, стечением обстоятельств и действиями других людей. Пессимисты, как показали мои исследования в последние два десятилетия, в восемь раз чаще впадают в депрессию при неблагоприятных событиях. Они хуже успевают в школе и добиваются меньшего в спорте и на работе, хотя обладают немалыми способностями. У них хуже здоровье, жизнь короче, а личные отношения чаще всего не складываются. Ну и, конечно, они проигрывают выборы более оптимистичным оппонентам. Будь я оптимистом, я бы решил, что раз линия занята, то Дороти пытается дозвониться мне и сообщить о моей победе. Даже в случае проигрыша все объясняется тем, что клиническая практика сейчас приносит больше голосов, чем академическая наука. В конце концов, я был научным консультантом статьи в Consumer Reports, сообщавшей о впечатляющей эффективности психотерапии. Так что у меня есть все возможности для сближения практики и науки, и я, скорее всего, одержу победу, если буду баллотироваться в следующем году.

Но я не оптимист, а прирожденный пессимист, который считает, что только такие люди способны писать трезвые и разумные книги об оптимизме. И я ежедневно применяю приемы, о которых писал в книге «Как научиться оптимизму»[14]. Это мое собственное лекарство, и оно помогает. Вот и сейчас я использую один из своих приемов – опровержение катастрофических мыслей, – глядя на трубку телефона, висящую на рычаге.

Прием срабатывает, и, когда настроение улучшается, в голову приходит другой вариант действий. Я набираю номер Рэя Фаулера. «Пожалуйста, подождите минутку, доктор Селигман. Сейчас соединю вас с доктором Фаулером», – говорит Бетти, его секретарь.

В ожидании ответа Рэя я мысленно возвращаюсь на год назад, в номер отеля в Вашингтоне. Рэй с женой Сэнди и мы с Мэнди открываем бутылочку калифорнийского шардоне. Наши трое детей прыгают на диване, распевая «Музыку ночи» из «Призрака оперы».

В свои 60 с небольшим Рэй довольно импозантен, и со своей бородкой он напоминает мне одновременно Роберта Ли и Марка Аврелия. Десятилетие назад судьба привела его в Вашингтон на пост президента Американской психологической ассоциации. До этого назначения он долгие годы возглавлял кафедру психологии Алабамского университета. Однако вскоре после его вступления в должность по независящим от него причинам ассоциация оказалась на грани краха. Журнал Psychology Today, в который она неосмотрительно вложила средства, обанкротился. В это же время группа недовольных ученых (в числе которых был и я) грозила выйти из организации, считая, что поднаторевшее в политических играх большинство практиков превратило ассоциацию в орган, поддерживающий частную психотерапию в ущерб науке. Сменив пост президента на должность генерального директора, Рэй за десятилетие сотворил чудо – добился перемирия в войне между практиками и теоретиками, вывел ассоциацию из финансового кризиса и увеличил число членов до 160 000. Благодаря этому организация сравнялась по численности с Американским химическим обществом и стала одним из крупнейших научных объединений в мире.

Я говорю:

– Рэй, мне нужен честный ответ. Я подумываю о том, чтобы баллотироваться на пост президента ассоциации. Есть ли у меня шансы на победу? А если мне удастся одержать верх, смогу ли я достичь чего-то стоящего, способного оправдать три года моей жизни?

Рэй задумывается. Привычка неспешно размышлять делает его островком спокойствия в бурном океане психологической политики.

– Почему ты хочешь стать президентом, Марти?

– Я бы мог сказать, что хочу соединить науку и практику. Или что хочу бросить вызов этой пагубной системе регулируемой медицинской помощи, поддерживая исследования эффективности терапии. Или что мечтаю удвоить финансирование исследований в области психического здоровья. Но на самом деле это не так. Все гораздо иррациональнее. Помнишь образ в конце фильма «2001 год: космическая одиссея»? Огромный эмбрион, парящий над землей и не знающий, что его ждет? Думаю, у меня есть миссия, Рэй, но я не знаю, в чем она заключается. Полагаю, если я стану президентом ассоциации, то смогу это выяснить.

Рэй размышляет над этим несколько секунд.

– За последние недели с пяток потенциальных кандидатов спрашивали меня об этом. От меня ждут уверений в том, что президентский срок станет лучшим временем в жизни избранного. Так что я должен сказать, что ты сможешь победить и будешь отличным лидером. В данном случае я действительно так считаю. Стоит ли это трех лет твоей жизни? Здесь все сложнее. У вас прекрасная, растущая семья. Тебе придется проводить много времени вдали от нее…

Мэнди перебивает:

– Вообще-то нет. Мое единственное условие для участия Марти в выборах – купить дом на колесах. Куда бы он ни отправился, мы едем с ним. Наши дети на домашнем обучении, и их образование будет продолжаться в любом месте, где мы окажемся.

Сэнди, жена Рэя, одобрительно кивает, а ее загадочная улыбка, напоминающая Мону Лизу, становится восторженной.

– А вот и Рэй, – говорит Бетти, прерывая мои воспоминания.

– Ты победил, Марти. И не просто победил – у тебя в три раза больше голосов, чем у ближайшего конкурента. Число проголосовавших было в два раза больше обычного. Ты победил с самым большим перевесом в истории!

К моему удивлению, победа оказалась за мной. Но в чем же заключалась моя миссия?

Итак, мне нужно было срочно сформулировать идею и начать собирать единомышленников для ее реализации. Ближе всего мне была тема профилактики. Большинство психологов, принявших модель «болезнь–лечение», сосредоточились на терапии и помогали людям, обращавшимся за помощью, когда