– Ты красивая, – говорит он, покачиваясь, словно подпиленное у корня дерево.

Его низкий гнусавый голос наваливается на нее, добавляя дурноты.

– Нет. Неправда. Я…

– Я думал, может, нам пройтись.

– Что?

– Ну там… Просто походить.

Она озадачена. Интересно, что Тоби ему насоветовал.

– Я и так иду.

Он улыбается:

– Да расслабься. Я в курсе, что ты на меня глаз положила.

А вот с этим разобраться будет сложнее. Сейчас у нее нет обычного арсенала вежливых отмазок, чтобы отвязаться от этого болвана. Поэтому ей ничего не остается, как просто идти вперед.

Но каким-то образом Харпер перерезает ей путь и встает, улыбаясь, впереди, как будто они вместе затеяли что-то веселое. За такой улыбкой запросто может последовать грубость или жестокость. Она шагает вперед, а он пятится перед ней, хотя в данную минуту ей просто нужно, чтобы рядом никого не было. Никого, кроме мамы и папы.

А он при этом выглядит по-настоящему опасно. На пьяном лице проступил весь таящийся в нем потенциал зла. Клара вдруг ощущает, как чувствуют себя лабораторные крысы и кролики, когда внезапно осознают, что ученые пришли не за ушком их почесать.

– Пожалуйста, – выдавливает она, – отстань.

Он хмурится, как будто она специально хочет его обидеть.

– Но я же знаю, что ты на меня запала. Хватит прикидываться.

Прикидываться.

Это слово сворачивается в ее сознании, превращаясь в бессмысленные звуки. Она буквально всем телом ощущает, как Земля вращается вокруг своей оси.

Она пытается сконцентрироваться.

В конце поля – пустая дорога.

Дорога на Бишопторп.

Дорога к родителям.

К дому.

Прочь от этого придурка.

Надо позвонить домой. Надо позвонить. Надо, надо, надо…

– Черт!

Ее рвет ему на кроссовки.

– Новые кроссы! – вопит он.

Клара с некоторым облегчением утирает рот.

– Прости, – говорит она.

До нее вдруг доходит вся уязвимость ее положения – и вечеринка далеко, и дорога неблизко. Она решительно обходит его и торопится по скользкой земле в сторону трассы. Но он не отстает.

– Ничего, нормально. Я тебя прощаю.

Она игнорирует его реплику, достает телефон, начинает набирать домашний номер, но поскольку сильно нервничает, то жмет куда попало и вместо списка контактов открывает настройки.

Он догоняет.

– Я сказал, все нормально, – его тон изменился.

Теперь голос звучит агрессивно, хотя он даже пытается приправить реплику смешком.

– Я заболела. Отстань от меня.

Клара открывает список контактов. На экране обнадеживающе высвечивается домашний номер. Она нажимает «вызов».

– Пошли, сейчас полегчает. Да ладно, ну я же тебе нравлюсь.

Она прикладывает телефон к уху. Раздаются гудки. С каждым звуком Клара молча молится, чтобы родители скорее взяли трубку. Но через три или четыре гудка телефон вдруг вылетает из руки. Харпер грубо отобрал его и выключает.

А вот это уже серьезно. Несмотря на отвратительное самочувствие, она чувствует, что шутка перестает быть шуткой. Она – девочка, а он – пацан вдвое больше ее, и сделать он может все что угодно. В трех километрах отсюда, думает она, ее мама и папа любезно беседуют за ужином с Фелтами. Никогда еще расстояние в три километра не казалось таким огромным.

– Что ты делаешь?

Телефон исчезает в его кармане.

– Телефончик забрал. Сраный «самсунг».

Да он же дитя, понимает она. Трехлетка, раздутый до монструозных габаритов.

– Отдай, пожалуйста, мне надо позвонить маме.

– Подойди и возьми.

– Я прошу тебя, отдай.

Он приближается. Обнимает ее. Она пытается сопротивляться, но он сильнее, хватка становится крепче. От него несет выпивкой.

– Я знаю, что ты на меня запала, – повторяет он. – Ева сказала Тоби, что ты на меня запала.

Сердце Клары в панике пускается галопом.

– Пожалуйста, – в последний раз просит она.

– Да какого же хрена, а? Ты на меня нарыгала! Такая же прибабахнутая, как твой брат.

Он пытается поцеловать ее. Она отворачивается.

Его голос камнем давит на нее.

– Слышь, ты типа для меня слишком хороша? Нет уж, мне в самый раз.

Она визжит и зовет на помощь, а он крепко держит, вцепившись в ее тело, которого так жаждет.

– Спасите! – вопит она, оборачиваясь в ту сторону, откуда пришла.

Ее крик слышат только коровы, они глядят на нее со страхом, который передается и ей. Харпер тоже паникует: в его улыбке сквозит отчаяние, а в глазах – испуг. Не придумав ничего лучше, он зажимает ей рот ладонью. Смотрит в сторону трассы. Машин нет. Кругом ни души. Она кричит ему в ладонь, но выходит только сдавленный писк. Он зажимает ей рот все крепче, до боли в челюсти.

Потом бьет по ногам, под колени; она валится на землю.

– Ты ничем не лучше меня, – говорит он, не переставая стискивать ее губы. – Я тебе докажу, – он наваливается на нее всем своим весом и нащупывает пуговицу на ее джинсах.

И в этот миг ее страх сгущается в ярость. Она пихает его, вцепляется ему в волосы и изо всех сил кусает за ладонь.

Вкус крови. Она вгрызается сильнее.

– Ай! Ах ты сука! А-а-а-а!!!

Внезапно что-то меняется.

В голове наступает ясность.

Страх мгновенно уходит.

А с ним – и боль.

И слабость.

Остается только кровь, восхитительный вкус человеческой крови.

И жажда, которой она никогда прежде не осознавала, вдруг утоляется, принося облегчение, которое испытывает пересохшая пустыня при первых каплях дождя. Она полностью отдается этому вкусу, не слыша крика, с которым Харпер отдергивает руку. На его ладони – что-то темное и блестящее. Это – распахнутая зияющая рана в том месте, где должны быть мышцы кисти, а сквозь нее местами проглядывает кость. Он в полном ужасе смотрит на Клару, и она не спрашивает почему. У нее вообще нет никаких вопросов.

Ее с головой накрывает чистая, неуправляемая ярость, и Клара с неожиданной силой бросается на Харпера, валит его на землю и с упоением возвращается к тому самому вкусу.

Его сдавленный вопль затихает, а с ним – и невыразимая боль, которой она щедро одарила его, и теперь она остается наедине с этим мощным чувством наслаждения его кровью. Она вливается в эту слабенькую девушку, какой она себя считала до этого, и из глубин ее существа на поверхность всплывает некто новый – могущественный и настоящий.

В этот миг она сильнее тысячи воинов. Из мира уходит страх, а из ее тела – боль и тошнота.