— Док…, - я кое-как дотронулась непослушными пальцами до руки Вебера.

— Что, Элла? Тебе нельзя разговаривать.

— Боль…, - каждое слово, словно раскаленное железо, да еще эта трубка в моей гортани, — … сердце.

Я видела, как доктор с Ниной притихли, явно прислушиваясь к чему-то.

В этот момент, словно невидимая рука сжала мое многострадальное сердце, остановив его на мгновение.

Увидев обеспокоенное лицо отца Алекса, я поняла, что что-то не так, как должно быть.

Он начал что-то отрывисто выкрикивать Нине, одновременно сбрасывая на пол мое одеяло и разрывая на груди сорочку.

Я видела, что он обращается ко мне, но ничего не было слышно, кроме нарастающего шума в ушах.

Я повернулась лицом к Нине — она тоже пыталась сказать мне что-то. Не слышно!

Боль усиливалась с каждым мгновением. Снова болело все тело.

Невидимая рука немилосердно сдавливала последний уцелевший орган и отказывалась отпускать его.

Я видела, как доктор вводит в меня какие-то лекарства, но сомневаюсь, что они смогут помочь.

Лицо Нины постепенно стало обрамляться в черную рамку, которая все расширялась и расширялась, пока полностью не затмила образ моей лучшей подруги.

Наступила тьма.

В последний момент я почувствовала ледяные руки доктора у себя на груди, которые стали давить на и без того раздавленное сердце.

Что он делает? Не нужно! Мне и так больно.

В тот момент я поняла: то, что не удалось сделать ни одному вампиру, ни падению в ущелье высотой с трехэтажный дом — удастся сделать моему сердцу.

Боль распространилась по всему телу, да такая, что я уже и кричать не могла.

Сквозь темноту я услышала голос Алекса:

— Элла, дыши! Только дыши! Ради меня! Ты должна жить! — Перед внутренним взором появилось лицо любимого, и погасло.

Боль и темнота — это единственное, что мне осталось.

А потом ушли и они. Не осталось ничего.