– Их будет больше, – повторил малый, похожий на Христа. Он теребил пальцами большую золотую астролябию у себя на шее. – И мы единственные, кто готовы к этому. Мы единственные, кто знаем, чему суждено…
Но тут Старшой Бент коротко взмахнул длиннопалой рукой, и малый заткнулся. Потом Старшой продолжил:
– Разве не следует кому-то почтить его жизнь? Разве любой ритуал не лучше, чем никакого вообще? Принесет ли это хоть какой-то вред? Если когда-нибудь его сын вновь появится в Боулдере, утратившая душу плоть будет здесь, и он сможет оплакивать ее, когда ему заблагорассудится. – Он помолчал, а потом сказал: – Или вы могли бы взять его. И как же вы отметите его кончину, Ханисакл? Отсидите по нему шиву? Вы хотя бы знаете, как?
Тут он меня подловил. Мне это не понравилось, но мне надо было о своих мертвых позаботиться.
– Ну… – промямлила я, – по крайней мере, умерьте звук. Там, на той стороне, ребенок уснуть не может.
– Вы должны петь с нами! Нельзя вам нынче ночью одной быть, Ханисакл. Идите садитесь. Не оставайтесь наедине с самой собой. Не бойтесь. Знаете, страх хуже боли. Избавьтесь от своего. От вашего страха дождя. От вашего страха смерти. Для всех нас уже слишком поздно любить друг друга и быть счастливыми… даже здесь, коль скоро пишется последняя глава человечества.
– Нет, спасибо. Если все мы стоим на выходе, то я хочу окончить жизнь в здравом уме, а не обнаряженной в юбку из металлической простыни и распевающей на свой лад величайшие хиты Фила Коллинза. Есть такая вещь, как смерть с достоинством.
Он одарил меня грустной, жалостливой улыбкой и сложил кончики пальцев вместе жестом, который напомнил мне о Споке[98], а вспомнив о Споке, я опять загрустила. Мы с Йоландой обе со страстью лесбиянок сохли по Закари Куинто[99].
Старшой Бент отвесил мне поклон и отвернулся, зашуршав своим серебристым балахоном. Трудно всерьез воспринимать мужика как духовного вождя, когда он шляется повсюду в чем-то похожем на платье для выпускного, сшитом из алюминиевой фольги. Молодцы, и тупица, и малый с «пегой кожей», вновь присели к телу м-ра Уолдмэна, но тот, что был похож на Христа, бегал пальцами по своим желтым локонам и сделал полшага поближе ко мне.
– Если б вы знали, что мы узнали, – зашептал он. – Вы б умоляли нас принять вас. Мы единственные, кто были готовы к тому, что сегодня случилось. Сообразительная девушка подумала бы об этом. Сообразительная девушка спросила бы себя, что еще нам известно… что ей не ведомо.
В словах его было много зловещего, но когда он с трагическим шуршанием повернулся, чтобы уйти, то наступил на иголку и завопил вовсю писклявым голоском, что испоганило весь эффект. Я смотрела, как он хромал прочь, – и тут какое-то движение, блик света, попалось мне на глаза, привлекло внимание, и я глянула вокруг.
Оказалось, это Андропов – у себя в квартире на первом этаже. Стоял за стеклом с керосиновой лампой, разглядывая нас. Разглядывая меня. От того, как он разглядывал, у меня живот подвело.
Он поднял к стеклу лист фанеры и исчез за ним, а я услышала, как он принялся бухать молотком. Он зашивал окна, отгораживая Мартину и самого себя от остального мира.
Когда я проснулась на диване Урсулы, передняя комната была заполнена сильным ясным светом, я уловила запах кофе и теплого кленового сиропа. Надо мной стоял Темплтон, потягивая эспрессо из маленькой кружки, плащ Дракулы лихо сидел у него на одном плече.
– Это террористы были, – произнес он безо всякого вступления. – Еще говорят, что есть 60 процентов вероятности дождя из иголок в Уичито. Хочешь вафли с пеканами?
Урсула, одетая во фланелевую пижаму, возилась у газовой плиты с чугунной вафельницей. Из ее ноута опять доносились новости. Вы ж знаете, что было в новостях в тот день, уверена, вы тоже их смотрели. Пришли письма в «Денвер таймс», «Нью-Йорк таймс» и «Драдж рипорт». Их показывали, зачитывали, обсуждали и поливали презреньем все утро.
«Сэры!
Настал ден’ вашей погибели. Буря большая, как ярость Алла’а, идет на вас – убийственный дожд’ пойдет, и по дорогам вашим потекет кровь. Парки ваши будут полны телов, ждущи’ погребения, – смердящая ферма для мушиной нации. Тысячи тысяч иголок дождем падут на вас за ваши войны ради грабежа нефти из мусул’манских земель, за ваши законы, не дающие мусул’манам доступа в ваше расистское государство. Скоро будете вы оглядыват’ся на 9/11 как на ден’ гармонии и покоя».
А понизу экрана лентой ползли названия школ и церквей, как тогда, когда что-то отменялось из-за сильных снежных заносов. Об этом-то я и подумала поначалу: перечень отмен. И только уже жуя первую вафлю, я сообразила: перечислялись места, куда свозить умерших.
Сообщали, что как минимум 7500 человек погибли в метро в районе Денвера, однако правоохранители ожидали, что к концу дня число это намного возрастет. Показали свадьбу, новобрачную в красном наряде, всю истыканную иголками. Она с воем оплакивала и держала то, что осталось от ее мужа. Его на клочки порвало, когда он защищал ее своим телом. Менее часа пробыли они супругами. Танцевали в выносном павильоне, когда дождь пошел. Новобрачная потеряла мужа, обеих сестер, своих родителей, деда с бабкой и своих племянниц.
По Си-эн-эн показали химика из Ситуационного центра. Он начал с повторения того, что мы уже знали: что тяжелый дождь состоял из кристаллического фульгурита, того, что еще иногда называют «окаменевшей молнией». Фульгурит, сказал он, в природе встречается, однако кристаллы, выпавшие на Боулдер и Денвер, оказались чем-то новым. Они представляют собой искусственную форму фульгурита, изготовить которую можно только в лаборатории. Ничем иным нельзя объяснить почти промышленное совершенство иголок, выпавших в Колорадо. Вульфу Блитцеру он сказал, что, вероятно, или даже скорее всего, кто-то засеял ими облако, используя, вероятно, простой самолет для опыления, – что подтверждало гипотезу о терроризме.
Тяжелый дождь, добавил химик, творил такое, чего никакой фульгурит никогда раньше не делал. Вместо того чтобы выпасть, смешавшись с дождем, он впитал в себя воду, используя каждую доступную частичку влаги для энергии своего роста. При этом не требовалось молнии для обращения в кристалл: хватало статического электричества.
Вульф Блитцер сообщил, что в районе Уичито идет игольчатый дождь, и спросил своего одомашненного химика, не из той же ли это тучи, что сыпала иголочками на Боулдер. Химик покачал головой. Сказал, что, возможно, в верхней стратосфере миллионы крупинок этой погани, что она может накапливаться в облаках, как и любая иная пыль. Часть выпадет в виде иголок и булавок. Другие подрастут немного, затем фрагментируют и разлетятся, образуя новые кристаллические крупинки для инфицирования будущих облачных систем. Вульф попросил его выразить свой ответ простыми словами. Химик поправил очки на носу и заявил, что со всех практических точек зрения это, возможно, станет новым компонентом глобального погодного цикла. Данный новый синтетический кристаллический фульгурит обладает способностью самовозобновляться, и сейчас он в атмосфере. Необходимо, сказал он, некое моделирование, но вполне возможно, что в конечном счете это вещество превратит всякое облако над землей в ферму по выращиванию кристаллов. Он назвал это «сценарием Воннегута». Стало быть, в конце концов обыкновенный дождь станет явлением прошлого.
Тут Вульф, похоже, забыл, что на него направлены камеры. Просто стоял торчком, и вид у него был болезненный. Спустя некоторое время он, запинаясь, сообщил, что они собираются перейти к событиям в Уичито, и предупредил, что лучше удалить от телевизоров детей.
До того момента Урсула склонялась над раковиной, быстренько обмывая наши чашки и сковородки и ставя их в сушилку. Но, услышав последнее сообщение, она сказала мне – мягко, – что, видимо, лучше выключить ноут и поберечь батарейки, и я поняла, что ей хочется уберечь Темплтона от вида любого другого побоища.
