Он с ярдом в запасе пролетел над дырой, споткнулся и упал. Оправившись, бросил дикий взгляд назад, как раз вовремя, чтобы увидеть, как дворец оседает, становясь плоским, как большой павильон, расположенный в нем самом. Обри вспомнил себя семилетнего, когда он лежал в постели, всем телом замирая от удовольствия, когда отец с хлопком вздымал в воздухе простыню и та медленно, мягко опускалась на него, как парашют.
Парашют – тот самый сложенный шелк, бывший когда-то оболочкой воздушного шара – все еще висел на вешалке, хотя сама она начала проседать под его тяжестью. За нею кровать, утратившая форму и теперь выглядевшая как самая большая в мире растаявшая пастила.
Обри схватил свою парашютную упряжь и влез в нее, туго затянув поверх яиц, натянул поверх комбинезона. Он как раз возился с лямками через плечи, когда услышал крик. Это был шум порыва ветра, помесь клаксона и поезда метро, грохочущего по туннелю. Казалось, все облако содрогнулось. Обри подумал о том громадном, ужасном, чудовищном лице, и его охватил страх от ужасающей, жуткой мысли: «Проснулось! Чудище проснулось! Вниз по бобовому стеблю!»[88]
Он сграбастал кучу шелка, как раз когда вешалка обмякла макарониной и упала. Обри пустился бежать к краю облака. На бегу обнаружил, что уходит вниз, будто в болото проваливается. Еще мгновение – и он был в нем по колено.
Обри нашел аккуратную связку веревок и, не без труда пробираясь к голубому небу за берегами облака, стал крепить старые, поржавевшие вытяжные кольца к карабинам на своей упряжи. То, что он собирался предпринять, было сродни самоубийству, безумным актом помешательства, из которого наверняка ничего не получится. Тогда почему, раздумывал он, что-то во мне просто трясется от усилия сдержать истерический хохот?
Древних вытяжных колец было общим счетом двенадцать. Он прицепил четыре на переднюю сбрую и четыре на спину, оставив остальные просто болтаться. Он по-прежнему прижимал шелк к груди. Подняв взгляд, он увидел свою небесную Хэрриет, стоявшую между ним и самым краем облака. Она прижимала к себе плюшевую, грязную игрушку Джуникорн, которую держала на руках, словно та была их ребенком, словно пытаясь не дать своему неверному возлюбленному покинуть их обоих.
Нагнув голову, Обри пропахал прямо сквозь нее. Еще два шага, и он оказался за краем облака.
И камнем полетел вниз.
Глава 24
Падал он по прямой, ногами вперед. Восемьсот футов пронесся, прежде чем додумался выпустить из рук сверток шелка. Он понятия не имел, как высвободить его, и просто отбросил его от тела.
И все падал, падал и падал. Летел вниз в диком штопоре, таща за собой длинный запутанный жгут шелка.
Земля под ним крутилась и крутилась, как глобус на оси: прямоугольники любовно возделанной зелени, горбатые курганы поросших лесами холмов, приплюснутая деревенька, очертаниями похожая на кальмара. Он увидел три белые башни со шпилями, совершенно четко: изящные остроконечные выросты, обозначающие церкви. В отдалении виднелся широкий горизонт подернутой дымкой голубизны. Понадобилось несколько мгновений, чтобы распознать в ней одно из Великих озер, а может, и океан.
Ветер перехватывал дыхание. Сама кожа на лице пошла рябью поверх черепа. Падение все ускорялось и ускорялось. Веревки, туго натянувшись, хлопали. Ветер с дребезжанием тряхнул запутанную массу шелка, с шумом летевшую за Обри. Каким же сумасшествием было воображать, что шелк подхватит его в падении, что какой-то воздухоплаватель сто пятьдесят лет назад оставил ему средство покинуть тот одинокий остров в небесах.
И все же, как ни бесполезно было это сделанное сикось-накось древнее одеяло из старого шелка, а он ощутил, как сам раскрывается, словно парашют – ощутил размеренно ширящееся чувство радости. Он слегка подался вперед, расставив в стороны руки и ноги в позе, которую его инструктор по прыжкам называл аэроторможением.
Кэл. Вот как звали этого малого. Имя выскочило в голове Обри как-то вдруг: крутой Кэл, один-единственный. Как его угораздило забыть?
Он перестал крутиться и падал навстречу щедрой на зелень земле внизу. Если он и не был уверен, что не убьется при ударе, то считал, что вполне может отдать концы от всего этого великолепия. Слезы полились у него из глаз, и губы Обри Гриффина растянулись в улыбке.
Глава 25
Он был на высоте 6000 футов, когда тянувшийся за ним следом длинный жгут шелка развернулся и наполнился. Оболочка вздулась с оглушительным хлопком: широко вздыбилась, будто скатерть, встряхнутая официантом в воздухе. Обри подбросило вверх, на самом деле подняло почти на пятьдесят футов, желудок же оставался там, внизу, пока снижение не возобновилось… только теперь медленнее, с внезапным ощущением покоя. Он чувствовал себя семечкой одуванчика, летевшей на парашютике под теплым августовским ветерком. Ему опять стало тепло, падающие на лицо солнечные лучи нежно поджаривали его в комбинезоне.
Он закинул голову и увидел громадный распростершийся купол из красного и синего шелка, утыканный громадными белыми звездами. Солнце просвечивало сквозь потертости, широкие заплаты, где ткань держалась на одних ниточках.
Земля увеличивалась, надвигаясь на него. Почти прямо под собой он видел желтеющее пастбище, сосны позади него. С востока поле ограничивала черная лента двухполосного шоссе. Обри смотрел, как по нему скользил красный пикап с черно-белой колли в кузове сзади. Собака заметила его и залаяла, тявканье ее, унылое и негромкое, доносилось издалека. К северу стоял фермерский дом, с пыльным двориком позади и неприглядным амбаром поблизости. Обри закрыл глаза, вдыхая запах золотистой пыльцы, сухой земли, горячего гудрона.
Когда он открыл глаза, луг стремительно надвигался на него. Подумалось, что приземление может оказаться не таким спокойным, как все остальное падение. Потом удар… каблуки вперед… резкий толчок столкновения, болезненно сотрясший до самого копчика.
Он увидел, что бежит, путаясь в жесткой желтой траве. Бабочки трепыхались перед ним в красочной панике. Обветшавший парашют его все еще не отпускал. Он потащил его назад, свалил с ног, вновь поднял его в воздух, играючи, потянул через все поле. Он издавал хлопающие звуки всякий раз, когда, набравшись ветра, туго надувался и отрывался от земли. Обри не то что бежал – он просто остановиться не мог. Если остановится, то парашют тащит его. Обри принялся отстегивать карабины, борясь с твердыми, жесткими, как канат, тросами.
Он увидел впереди дорогу, ограду, прогнившие деревянные столбы с тремя рядами редкой ржавой колючей проволоки, натянутой между ними. Парашют вновь взлетел, таща его в воздух. Обри поджал колени почти к самой груди, и его перенесло через ограду.
Оказавшись на другой стороне, Обри попал ногами в канаву, споткнулся, и его безжалостно потащило на шоссе. Он тянулся руками назад, ожесточенно хватаясь за карабины на его спинной упряжи. Отстегнул один, второй. Полотно дороги обожгло колени под комбинезоном. Он подпрыгнул, извернулся, поймал третью защелку и раскрыл ее. Извернулся в талии, отыскивая последнюю. Она неожиданно щелкнула, отстегиваясь, и Обри бросило на грудь, поперек прерывистой желтой полосы разметки.
Он поднял голову и смотрел, как дергающиеся остатки его парашюта засасывало в листву огромного дуба на другой стороне улицы. Шелк сразу же сник, развесившись по веткам.
Обри перевернулся. У него ломило поясницу, ломило колени. В горле пересохло, будто по нему прошелся наждак. Он глянул в яркую, тугую голубизну, отыскивая свое облако. И вон оно – огромный белый диск, едва отличимый от других тучных, пушистых облачков в небе. Оно по-прежнему было похоже на корабль-матку, как и говорила Хэрриет. Хэрриет утверждала, что это НЛО – и была права.
Его охватил вдруг невыразимый трепет привязанности к нему… к дому, какой его небесная Хэрриет пыталась создать для него. Он чувствовал, будто все еще мягко спускается на Землю. Может, понадобятся дни, чтобы это ощущение прошло.
