Кэлу не требовалось искать в себе силы, чтобы идти энергично, и не требовалось искать внутренней уверенности, чтобы не падать духом. Он верил в идею Киарана и потому совсем не удивился, когда темнота разошлась — расцепила липкие руки и с неохотой выпустила их из объятий прямо в серый, залитый бесцветным снегом лес.

Лес — старый знакомец, мрачный уродец с голыми ветками — сейчас казался почти родным.

Неожиданно Киаран с вырвавшимся «о господи» упал прямо в снег, роняя факел — тот с шипением умер, перестав быть полезным.

— Ты чего это удумал? — Кэл не стал спускать Купера с плеч и теперь возвышался над развалившимся Киараном.

Он тоже чувствовал облегчение, которое радостно колыхалось внутри, но, видимо, оно не шло ни в какое сравнение с тем, что испытывал Киаран.

— Минуту, — пробормотал тот, переворачиваясь на спину и подставляя зиме лицо. — Одну минуту. Пожалуйста.

Он вдохнул и выдохнул так глубоко, что грудная клетка поднялась и опустилась, словно высокая волна.

Кэл хохотнул:

— Эка тебя!

— Я думал… думал, мы застрянем там навсегда. — Киаран прикрыл глаза, видимо наслаждаясь холодом, ощущением снега и свежим воздухом. — Я думал, мы не выберемся. Я думал…

Но они выбрались.

Черт возьми, они действительно выбрались!

Лес склонял к ним свои черные ветви, будто удивляясь их присутствию и желая потрогать, убедиться самому. Тоннель плавным подъемом вывел их на поверхность между двух растущих враскоряку деревьев. На улице был привычный сумрачный серый день — или то, что в Глеаде принято называть днем. Кэл сощурился в небо, но ничего, кроме серости поверх черных ветвей, не увидел.

— Я хочу жить, — вырвалось у Киарана бормотание. — Господи. Очень хочу жить.

Кэл опустил на него взгляд. Он лежал на снегу не звездочкой, а как упал — руки вдоль тела, рюкзак подпирал бок. Грудь под рваной курткой высоко вздымалась, словно он никак не мог надышаться.

Этот парень пережил кошмарную ночь, а вслед за ней — очень трудный день, который мог закончиться совсем не так. Его можно было понять.

— Любимая еда, — сказал Кэл.

Не открывая глаз, Киаран переспросил:

— Что?

— Мы не закончили игру. Любимая еда?

На этот раз Киаран все-таки открыл глаза и повернул голову, пачкая шапку снегом и землей. Он уставился на Кэла снизу вверх, немного удивленно, но возражать не стал.

— Дублинский коддл, — наконец ответил. — Это такие… сосиски с картофелем.

Кэлу, если честно, было плевать, что это, если оно не включало в себя печень младенцев или другие морально сомнительные ингредиенты.

— Супер, забились. — Он протянул ему руку, помогая встать. — Я проставляюсь.

Киаран растерянно уцепился за его ладонь и поднялся, отряхиваясь.

— А ваша?

Все эти вопросы, в этой игре они были опасными, потому что включали в себя множество обещаний. Кэл это понимал; Киаран тоже. Видно было по глазам. Тем не менее Кэл никогда не боялся давать обещаний — потому как верил, что сможет их выполнить.

— А, мне нравится все, что пожирнее и где есть соус! — Кэл весело фыркнул. — Так что мне угодить легко.

— Надеюсь, вы регулярно проверяете уровень холестерина.

Киаран улыбнулся — и на этот раз это действительно было похоже на улыбку. Несмелую, быструю, пропавшую сразу же, как появилась, будто Киаран сомневался, что ему вообще здесь позволено улыбаться; но она была. Кэл ее видел.

— Спасибо, — сказал Киаран, едва след улыбки растворился, и отпустил руку Кэла, а свои тут же спрятал в карманы куртки. — Спасибо, что…

И тут на плечах Кэла зашевелился Купер.

Это произвело эффект разорвавшейся бомбы: все остальное мгновенно отошло на второй план. Они спустили его на землю, заглядывая в лицо и проверяя пульс. Купер не выглядел лучше, но слабо мотал головой и, когда Кэл позвал его, даже приоткрыл глаза! Едва-едва, на несколько секунд — вряд ли он вообще что-то увидел — и снова провалился в забытье. Но ведь открыл же!

— Сработало, — пробормотал Киаран и повернулся к Кэлу. Он был взбудоражен, а в голосе зазвучала надежда. — Сработало!

— Что? Целительный свежий воздух?

— Думаю, то, что мы вынесли его дальше от Сида. — Киаран поднялся с колен, на которые опустился, когда они прислонили Купера к дереву. — Ну и воздух тоже, наверное. Надеюсь, он скоро придет в себя.

— Он не может не прийти в себя, — пробормотал Кэл. — Он торчит нам ответы на парочку вопросов. Так что давай-ка…

Из чащи раздался звук.

Пистолет оказался в руке Кэла быстрее, чем звук успел закончиться — а потом раздаться снова. Уже ближе. Кэл мгновенно опознал его.

С таким звуком — влажным, шуршащим и вьющимся, словно по земле передвигается скопище сплетенных змей, — по этому лесу передвигались только они. Проклятые Самайновы твари.

— Достань пистолет.

Киаран дрожащими руками послушался.

Сколько их могло быть вокруг? Слишком много для того, чтобы Кэл и отбился, и защитил остальных. Он даже Доу не сумел помочь, а тот был куда самостоятельнее, чем эти двое. Нужно занять более выгодную позицию, прикрыть Киарана с Купером, чтобы действовать свободнее, нужно…

Справа от них зашевелились заросли, и, прежде чем они разошлись и явили им то, что оттуда выползло, Кэл поднял пистолет…

…но не смог выстрелить.

* * *

Надин стояла неподвижно. Она выглядела совсем как раньше: широкое овальное лицо, полное жизни, зачесанные назад светлые волосы, плиссированная юбка до колен, она такие обожала, и такой знакомый приталенный кардиган. Она всегда любила аккуратные вещи, и этот кардиган был для нее воплощением аккуратности. Норман хорошо его помнил. В нем ее хоронили.

— Норман, — отчего-то раздраженно, почти капризно позвала Надин, глядя прямо на него.

В день погребения она выглядела совсем иначе. Грим, наложенный в ритуальном агентстве, делал ее лицо неестественно умиротворенным, хотя при жизни она то и дело хмурилась по любому поводу: кто-то не закрыл дверь в ее комнату, слишком громко работал телевизор, надо было гулять с собакой, Норман опять использовал все бумажные полотенца и не купил новые. Лежа в небольшом — аккуратном — ореховом гробу, Надин безмятежно улыбалась, сложив руки на животе, словно больше ничего из этого ее не волновало. Это было так неправильно. Как и ее прическа — она никогда не носила пробор посередине, — как и ее руки. Норман помнил, как, стоя рядом с матерью, не мог отвести взгляда от ее рук: на ногтях Надин почему-то был бледно-розовый лак, хотя при жизни