Но с этим уже ничего не поделать. Глупости ведь умирают последними.

Я даже записи свои теперь ношу в рюкзаке, в надежде… зачитать ей хотя бы один отрывок.

5 мая

Качался на качелях на детской площадке. В моём детстве таких не было, а без детского визга место казалось сюрреалистичным – будто я застрял в старом, пыльном европейском фильме.

Глаз зацепился за голубую тряпку, выглядывающую из-под груды мусора. Что-то в ней было знакомое. Спасибо природе – зрение у меня до сих пор орлиное. Подошёл ближе.

Возле смердящих баков, заваленная полиэтиленовыми мешками, сидела она. Теперь – почти мумия. Кожа зеленовато-серая, губы сухие, но всё ещё шевелятся. Скалится, рычит и водит полупровалившимся носом.

Сижу возле нее пока карябую эти строки. Схватить не может – пальцы на правой руке отвалились, когда попыталась дотянуться.

Голод доконал её, как и всех прочих. Они съели нас – а потом и сами сдохли.

Но я всё ещё могу прочитать ей свою историю.

И спросить, как её зовут.