Джоанна крепче прижала руки к груди, излучая гнев и смущение. Стоукс сказал:

- Почему бы тебе не успокоиться? Мы никому не причинили вреда.

- К твоему сведению, ты вторгся на чужую территорию, что противозаконно, и я чертовски хорошо знаю, что ты перерезал эту цепь. А в твою набитую цементом башку когда-нибудь приходило, что, войдя сюда, ты можешь погибнуть? Это место должно было обвалиться около пятидесяти лет назад... Убирайтесь отсюда, вы оба. Найдите какое-нибудь другое место, где можно повеселиться. У меня есть дела поважнее, чем тратить время на арест вас, двух пустоголовых пугал.

Стоукс ухмыльнулся в тусклом свете.

- Ты просто гребаная свинья, вот и все, что ты есть.

- Да, и позволь этой свинье дать тебе несколько дельных советов. В следующий раз, когда я поймаю тебя здесь, ты окажешься в окружной тюрьме быстрее, чем успеешь произнести "меня здесь трахнут в жопу", - он повернулся к девушке, - и тебя это тоже касается, мисс обнаженная Америка. Посмотрим, какие чаевые ты получишь, когда будешь танцевать стриптиз в туалете для лесбиянок.

- Ты не можешь так со мной разговаривать! - закричала она на него. - Ленни, он не может так со мной разговаривать!

- Не волнуйся, - сказал Стоукс и повернулся, чтобы уйти. - Он получит свое. Пошли.

- О, Ленни? - сказал Курт. - Я давно не видел твою красавицу жену. Ты снова довел ее до коматозного состояния, или она, наконец, ушла от тебя? Шикарная женщина, в отличие от твоих дешевок-подружек.

- Вики знает, что лучше не бросать меня. Но это не твое собачье дело, не так ли?

- Конечно, это так, Стоукс. И запомни - в следующий раз, когда я услышу, что ты избил свою жену, я лично засуну этот фонарик тебе в задницу так глубоко, что ты сможешь щелкать выключателем языком.

- Это мы еще посмотрим, свинья. Хрю-хрю.

В слабом свете фонаря Курт наблюдал, как Стоукс и девушка, спотыкаясь, удаляются к выходу из шахты, пока не скрылись из виду.

Некоторое время он оставался в проходе, стоя как-то отстраненно и странно. Он подумал о Стоуксе и Джоанне Салли, испытывая тайное острое чувство вины, радуясь тому, что Стоукс все еще открыто изменяет своей жене. Сколько еще Вики сможет продержаться с ним? Она, должно быть, знает о его супружеской измене. Несмотря на это, поведение Курта было непростительным. Полицейские должны были относиться ко всем людям с профессиональной объективностью, но к этому времени он даже не стал бы лгать самому себе или пытаться найти объяснение своему неприемлемому поведению. Когда дело касалось Ленни Стоукса, Курт просто не был респектабельным офицером полиции. Теперь он знал это; он знал это уже много лет. Стоукс был не просто типичным городским хулиганом, это было его личное дело. Курт ненавидел Ленни Стоукса. Ненавидел его до глубины души.

Потом появились новые мысли, уродливые, причиняющие боль мысли о Вики Стоукс и о том, что Ленни делал с ней и должен был делать: побои, опухшие глаза, синяки, ставшие желтовато-черными, и тот случай у "Наковальни", когда Стоукс ударил ее так сильно, что из уха потекла кровь. Все это вызывало у него тошноту, тошноту от движущихся частей этого мира, тошноту от самого себя. Слишком часто грезы наяву разливались по его мозгу, как какая-то прогорклая светящаяся жидкость, видение его собственного револьвера, прижатого к виску Стоукса. Опускающийся курок...

Он закрыл глаза и потряс головой, пока вихрь мыслей и сцен не рассеялся. Он продолжал стоять там, необъяснимо, в этой абсурдной шахте. Темнота окутывала его справа, слева и сзади. Это наполнило холодом пустоту и одиночество в его сердце, тишина сгустилась. Он быстро включил и выключил фонарик несколько раз подряд, глаза нерешительно привыкали к чередованию белого с черным, белого с черным-черным, и он по-детски осмелился оставить фонарик выключенным и просто постоять там, но не сделал этого из-за столь же детского страха, что что-то черное может появиться, наполовину видимый, и отвратительный протягивал руку, выхватывал свет и хрипло смеялся.

Пришло еще больше мыслей, странных, бессвязных, невозможных.

Снова включив вспышку, он направил ее пронзительный луч вперед, в шахту. Откуда-то издалека, словно по часам, капала вода; в лучах света плавали мелкие пылинки. Шахтный ход уходил все глубже и глубже, превращаясь в бесконечное углубление в земле. Он резко повернулся и направился к выходу, походка перешла в рысь, и к тому времени, когда он снова оказался на улице, он уже бежал, потому что в последнюю секунду перед тем, как сорваться с места, его посетила последняя мысль - жуткая мысль о том, что что-то в глубине шахты, что было уничтожено, все это время наблюдало за ним.

ГЛАВА 2

Труп лежал у ее ног.

Вики Стоукс сидела на диване, наклонившись вперед, соприкасаясь коленями и обхватив голову руками. Она плакала уже около часа.

Это была всего лишь собака, домашнее животное, но по секрету она призналась, что нынешнее чувство утраты подействовало на нее сильнее, чем все, что она когда-либо испытывала. Она вспомнила горе, которое испытала несколько лет назад, узнав, что дом ее родителей сгорел вместе с ними - ничто не могло сравниться с этим. Они никогда не заботились о ней, они вышвырнули ее из дома в восемнадцать лет; все же они были ее родителями, но больше всего она оплакивала потерю своей собаки.

Ты понимаешь, что ты неудачник, когда у тебя остался единственный друг - собака.

И теперь она начинала понимать, что именно такой она и была - неудачницей, которая работала официанткой в развратной, захудалой таверне в захолустном городке с мужем-тираном-дегенератом-изменщиком.

Она была замужем за Стоуксом полтора года. Это была самая большая ошибка в ее жизни, но она не могла винить себя полностью, потому что узнала об истинном характере Ленни только после того, как они поженились. Однако это было тяжелое утешение, и она всегда будет ненавидеть себя за то, что когда-то связалась с ним. Все могло бы быть по-другому, если бы он любил ее, как она когда-то думала, но Ленни Стоукс не был способен ни на что, близкое к любви. Вики поняла это на собственном горьком опыте. Для Ленни жена была вещью, кем-то, кто готовил бы ему еду, убирал в доме и зарабатывал деньги. Все, что было у Ленни, - это дом, который оставил ему отец; у него не было настоящей работы,