…за тобой наблюдают.

Майк Хэнлон отложил ручку, посмотрел на заполненную тенями перевернутую чашу главного зала библиотеки. Увидел островки света, созданные подвешенными к потолку круглыми плафонами; увидел тающие в сумраке книги; увидел металлические лестницы, изящными спиралями уходящие к стеллажам. Он не увидел ничего лишнего или находящегося не на месте.

И тем не менее не верил, что он в библиотеке один. Больше не верил.

Когда все остальные ушли, Майк прибрался с аккуратностью, давно вошедшей в привычку. Действовал он на автопилоте, мыслями унесшись на миллион миль — и на двадцать семь лет. Очистил пепельницы, выбросил пустые бутылки (прикрыл их другим мусором, чтобы не шокировать Кэрол), банки, предназначенные для последующей переработки, положил в ящик, который стоял за его столом. Потом взял щетку и подмел осколки бутылки из-под джина, которую разбил Эдди.

Наведя порядок на столе, пошел в зал периодики и подобрал разлетевшиеся журналы. И пока занимался этими простыми делами, его мозг прокручивал рассказанные Неудачниками истории — делая упор прежде всего на то, что осталось за кадром. Они верили, что вспомнили все. Он полагал, что Билл и Беверли действительно вспомнили почти все. Но не полностью. Остальное могло к ним прийти… если бы позволило время. В 1958 году времени для подготовки не было. Они говорили и говорили — их разговоры прервала только битва камней да единичное проявление группового героизма в доме 29 по Нейболт-стрит — и, возможно, за разговорами до дела так бы и не дошло. Но наступило 14 августа, и Генри с дружками просто загнали их в канализационные тоннели.

«Может, мне следовало им сказать», — думал Майк, раскладывая по местам последние журналы. Но что-то очень уж противилось этой идее — голос Черепахи, как он думал. Может, этот самый голос, а может, и принцип спиральности тоже сыграл свою роль. Возможно, тому завершающему событию предстояло повториться, пусть и на каком-то другом, более высоком уровне. К завтрашнему дню он приготовил фонари и шахтерские каски; в том же стенном шкафу лежали аккуратно сложенные и перетянутые резинками чертежи дренажной и канализационной систем Дерри. Но когда они были детьми, все их разговоры и все их планы, сырые, а то и просто никакие, в конце обернулись ничем; в конце их просто загнали в подземные тоннели, навязали им последующую за этим схватку. И это случится снова? Вера и сила, он уже пришел к этому выводу, взаимозаменяемы. А окончательная истина еще проще? Ни один акт веры невозможен, если тебя грубо не зашвырнут в бурлящий эпицентр событий? Как новорожденный безо всякого парашюта вылетает из чрева матери, словно падает с неба? И раз ты падаешь, тебе приходится верить в парашют, в его существование, так? Дергая за кольцо, уже падая, ты выносишь последнее суждение по этому предмету, каким бы оно ни было.

«Господи Иисусе, прямо-таки чернокожий Фултон Шин»,[313] — подумал Майк и рассмеялся.

Майк прибирался, наводил порядок, размышлял, а тем временем другая часть его разума ожидала, что он наконец-то закончит и сочтет себя достаточно уставшим, чтобы пойти домой и несколько часов поспать. Но, покончив со всем, что собирался сделать, Майк обнаружил, что сна ни в одном глазу, и он бодр, как никогда. Вот он и направился к единственной в библиотеке запираемой комнате, сетчатая дверь в которую находилась в глубине его кабинета, открыл ее ключом, висевшим на его кольце с ключами, и вошел. В этой комнате, огнестойкой при закрытой и запертой сейфовой двери, хранились ценнейшие первые издания, книги с автографами писателей, которые давно уже умерли (среди подписанных изданий библиотека могла похвастаться «Моби Диком» и «Листьями травы» Уитмена), исторические материалы, связанные с городом, и личные архивы тех нескольких писателей, которые жили и работали в Дерри. Майк надеялся, если все закончится хорошо, убедить Билла оставить его рукописи публичной библиотеке Дерри. Шагая по третьему проходу хранилища, освещенному лампами под жестяными колпаками, вдыхая знакомые библиотечные запахи затхлости, и пыли, и клея, и старой бумаги, он думал: «Когда я умру, меня, наверное, положат в гроб с библиотечной карточкой в одной руке и штампом „ПРОСРОЧЕНО“ в другой. Может, это даже и лучше, ниггер, чем умереть с пистолетом в руке?»

Остановился он на середине третьего прохода. Его большой стенографический блокнот, заполненный историями Дерри и его собственными записями, стоял между «Старым Дерри» Фрика и «Историей Дерри» Мишо. Блокнот Майк засунул так глубоко, что он был практически невидимым. Никто бы никогда не смог его найти, если б специально не искал.

Майк достал блокнот и вернулся к столу, за которым они сидели, по пути выключив свет в хранилище и заперев сетчатую дверь. Сел, пролистал исписанные страницы, думая о том, какой он создал странный и ущербный документ: наполовину история, наполовину скандал, отчасти дневник, отчасти исповедь. Он ничего не писал с 6 апреля. «Скоро придется покупать новый блокнот», — подумал он, переворачивая несколько оставшихся пустых листов. С улыбкой подумал об исходном черновике романа «Унесенные ветром» Маргарет Митчелл, написанном во многих и многих стопках школьных тетрадей. Потом снял с ручки колпачок и написал «31 мая», отступив на две строчки от последней записи. Какое-то время посидел, оглядывая пустынную библиотеку, а потом принялся записывать все, что произошло в три последних дня, начиная с его телефонного разговора со Стэнли Урисом.

Майк усердно писал пятнадцать минут, потом концентрация начала слабеть. Он прерывался все чаще и чаще. Мешал образ оторванной головы Стэнли Уриса в холодильнике. Окровавленной головы Стэна, с открытым, набитым перьями ртом, вываливающейся из холодильника и катящейся по полу к нему. С огромным усилием Майк отделался от этого образа и продолжил работу, но буквально через пять минут выпрямился и развернулся, в полной уверенности, что увидит голову, катящуюся по черно-красным клеткам старого линолеума, с блестящими стеклянными глазами, как у висящей на стене головы оленя. Ничего не увидел, никакой головы. Ничего не услышал, кроме приглушенных ударов собственного сердца.

«Возьми себя в руки, Майки. Это нервы, и все. Ничего больше».

Легко сказать. Слова стали ускользать от него, мысли отошли за пределы досягаемости. Что-то начало давить на затылок, сильнее и сильнее.

За ним наблюдали.

Майк положил ручку и поднялся из-за стола.

— Есть здесь кто-нибудь? — Голос эхом отразился от ротонды, заставив его вздрогнуть. Он облизнул губы, предпринял вторую попытку. — Билл?.. Бен?..