Его последней жертвой стал голубь, которого двумя днями раньше он нашел на Джексон-стрит. После удара об автомобиль голубь не мог летать. Патрик пошел домой, взял в гараже свою картонную коробку, посадил в нее голубя. Голубь несколько раз клюнул Патрика в руку, оставив неглубокие, кровавые ранки. Патрик не обращал на это внимание. Когда на следующий день проверил холодильник, голубь уже сдох, но трупик Патрик не выбросил. Теперь же, после угрозы Генри вывести его на чистую воду, Патрик решил сразу же избавиться от голубя. Подумал даже о том, чтобы принести ведро воды и тряпки, чтобы оттереть холодильную камеру. Пахло в ней не очень. Если бы Генри рассказал, и мистер Нелл пришел проверить его слова, он бы понял, что кто-то — если на то пошло, не единожды — там умер.

«Если он скажет, — думал Патрик, стоя среди сосен и глядя на ржавый холодильник „Амана“, — я скажу, что он сломал руку Эдди Каспбрэку. Разумеется, об этом уже знали, но не могли ничего доказать, потому что, по их словам, все они в тот день играли в доме Генри, и полоумный отец Генри это подтвердил. Но, если он скажет, я тоже скажу. Око за око.

Но сейчас это не важно. Сейчас нужно избавиться от птицы. Потом оставить дверцу холодильника открытой, вернуться с водой и тряпками и все вымыть. Точно».

Себе на погибель Патрик открыл дверцу холодильника.

Сначала увиденное вызвало у него недоумение, умственные способности не позволяли осознать, что перед ним. Для него это ничего не значило. Он не представлял себе, с какого бока к этому подступиться. Просто смотрел, склонив голову набок, широко раскрыв глаза.

От голубя остался скелет в обрамлении перышек. Плоть обглодали всю, дочиста. И повсюду, вокруг скелета, на стенках, на потолке холодильной камеры, на проволочных полках висели десятки каких-то штуковин цвета кожи, которые выглядели, как большие макаронные ракушки. Патрик видел, что они двигаются, подрагивают, словно их раскачивает ветер. Только никакого ветра не было. Патрик нахмурился.

Внезапно одна из «ракушек» раскрыла мембранные крылья, такие же, как у насекомых. Патрик успел только сообразить, что происходит, а «ракушка» уже практически преодолела расстояние, разделяющее холодильник и левую руку Патрика. В следующее мгновение она с чмоканьем ударилась в руку. Возникло ощущение жара. И тут же прошло, будто никакого удара и не было… но бледная поверхность «ракушки» быстро начала розоветь, а потом ошеломляюще быстро добрала красноты.

Хотя Патрик почти ничего не боялся в привычном смысле слова (трудно бояться того, что «ненастоящее»), один вид живых существ вызывал у него крайнее омерзение. В семь лет теплым августовским днем он вышел из озера Брюстер и обнаружил на животе и ногах четыре или пять пиявок. Он докричался до хрипоты, прежде чем отец оторвал их.

И теперь благодаря внезапному озарению Патрик понял, что это какой-то странный вид летающей пиявки. И они наводнили его холодильник.

Он начал кричать, бить по твари, присосавшейся к его руке. А тварь уже раздулась чуть ли не до размера теннисного мяча. На третьем ударе тварь разорвалась с тошнотворным чавкающим звуком. Кровь — его кровь — потекла по руке, от локтя к запястью, но желеобразная безглазая голова твари осталась на месте. Она заканчивалась, как и узкая голова птицы, чем-то вроде клюва, только не плоским или острым, а цилиндрическим и тупым, похожим на хоботок комара. И хоботок утопал в руке Патрика.

Все еще крича, он зажал пальцами сочащуюся кровью голову твари и потянул. Хоботок вышел легко, а следом хлынул поток крови, смешанной с какой-то желтовато-белой жидкостью, похожей на гной. В руке осталась дыра размером с десятицентовую монету.

А тварь, даже разорванная напополам, продолжала извиваться и двигаться в его пальцах, стремясь вонзить в них хоботок.

Патрик отбросил тварь, повернулся… и новые «ракушки» вылетели из холодильника, атаковав его, когда он пытался найти ручку дверцы и закрыть. Они вцепились ему в кисти, руки, шею. Одна присосалась ко лбу. Подняв руку, чтобы сшибить ее, Патрик увидел на кисти четыре твари, все мелко подрагивали, становясь сначала розовыми, а потом красными.

Никакой боли он не чувствовал… лишь ощущал, как из него выпивают кровь. И пока Патрик кричал, вертелся, бил себя по голове и шее руками, к которым присосались летающие пиявки, разум убеждал его: «Это нереально, это всего лишь дурной сон, не волнуйся, это нереально, нет ничего реально…»

Но кровь, льющаяся из раздавленных пиявок, выглядела вполне реальной, и жужжание их крыльев казалось вполне реальным… так же, как и его ужас.

Одна из пиявок попала под рубашку и присосалась к груди. И пока он отчаянно колотил по ней рукой и наблюдал за кровяным пятном, расползающимся вокруг того места, где она сидела, еще одна «приземлилась» на правый глаз. Патрик его закрыл, но ничего от этого не выгадал. Почувствовал, как глаз на мгновение опалило огнем, когда хоботок твари пробил веко и принялся высасывать жидкость из глазного яблока. Патрик чувствовал, как глаз «схлопывается» в глазнице, и снова закричал. И тут же пиявка влетела в рот и присосалась к языку.

При этом боли он практически не ощущал.

Шатаясь, размахивая руками, Патрик двинулся по тропе в обратную сторону, к выброшенным на свалку автомобилям. Паразиты облепили его. Некоторые, насосавшись до предела, взрывались, как воздушные шарики; когда это происходило с самыми большими, Патрика окатывало полпинтой[298] его же собственной горячей крови. Он чувствовал, как раздувается пиявка у него во рту, и раскрыл его пошире, потому что в голове осталась только одна связная мысль: не дать ей взорваться там; не дать, не дать.

Но она взорвалась. Изо рта Патрика выплеснулся поток крови и плоти пиявки, совсем как блевотина. Он упал на землю, стал кататься, все еще крича. Мало-помалу крики начали затихать, словно доносились издалека.

А перед тем как потерять сознание, Патрик увидел фигуру, выступившую из-за последнего в ряду автомобиля. Поначалу он подумал, что это человек, возможно, Мэнди Фацио, и он спасен. Но когда фигура приблизилась, Патрик увидел, что лицо непрерывно меняется, как расплавленный воск. В какие-то моменты черты начинали затвердевать, и лицо становилось узнаваемым, но тут же менялось снова, словно его обладатель никак не мог решить, как он хотел бы выглядеть.

— Здравствуй и прощай, — послышался булькающий голос откуда-то из-за меняющегося лица, и Патрик попытался закричать вновь. Он не хотел умирать; как единственный «настоящий» этого мира, он просто не мог умереть. Если он умирал, вместе с ним уходил в небытие весь мир.