– Темплтон, можно мне взглянуть кое на что? – попросила я. – Спрыгни на минутку.

Он послушно сошел с белого пластикового мешка каменной соли. Я сунула нос в мешок и увидела, что он наполнен сверкающей серебристой пылью. По виду можно было вообразить, что это соль, но, стоило мне в нее палец сунуть, как его кольнуло, будто палец в кучу битого стекла попал. Я отерла руку о джинсы и встала.

Темплтон отошел на несколько шагов, уступая свое место за пишущей машинкой. Я тронула серебристую ручку каретки, переводя ее на новую строку, и стала печатать. Стальные молоточки пуляли: бац, бац, бац… все, кроме «х» и «ь», которые не выстреливали. Я написала «онисак» – и бросила. Подумала про то письмо, на бумаге: Аллах без «х». В слове день (и других) «ь» опущен.

– Че пишем, Хемингуэй? – спросил кто-то у меня за спиной; голос мужской.

Я круто развернулась, сердце замолотило, как клавиши Темплтоновой машинки.

Марк ДеСпот подобрался к двери гаража и стоял, глядя на меня, невысокий, плотный, мускулистый сукин сын в белой соломенной ковбойской шляпе, синей джинсовой рубашке, застегнутой только у ворота и распахнутой настолько, что видно было витиеватую «Х» на груди.

– Марк! – закричала я. – Ты как тут оказался? – Не то чтобы я неравнодушна была. Я в жизни никогда так не радовалась дружелюбному лицу.

Он вошел в сумрак гаража. Снаружи все больше становилось похоже, что наступали сумерки.

– Как, по-твоему, я тут оказался? Тебя разыскиваю.

– Тут? Откуда ты знаешь, что меня можно тут найти?

– Сама мне сказала, Шерлок. Вспоминаешь? Ты сказала, что, если тебя нет в большом белом доме, то искать надо в ранчо цвета сливочного масла на другой стороне улицы. У тебя есть что-нибудь выпить? Полдня прошагал, чтобы тебе эту штуку вернуть, и в процессе нагулял себе значительную жажду. – Он достал из заднего кармана гладкий прямоугольник черного стекла.

– Мой телефон! Откуда у тебя мой телефон?

Большим пальцем он сдвинул шляпу на лоб.

– Ну, догнал я ту даму, которая взяла его у тебя, и попросил хорошенько. Фокус в том, что надо волшебное слово в ход пустить – пожалуйста. Получается супер, особенно если в это время держать тех, кого просишь, за лодыжки вверх ногами.

– Давай его сюда.

– Лови.

И он по-хитрому, из-под руки, мягко пробросил, телефон ткнулся мне в грудь, упал в руки (я его и подержать на миг успела) – и выпал из них сквозь ватные мои пальцы, с треском ударившись о цемент. В довершение всего я ногой его пнула и услышала, как он ушуршал под верстак.

– Ах, тебе в крикет поиграть вздумалось! – закричала я. – Давай сюда свой телефон.

– Он сдох шесть часов назад. А где пожар?

Я плюхнулась на пол и ползком протиснулась в темень под верстаком, где густо пахло мышами, пылью и ржавчиной.

– Мне надо поговорить с народом. Может, с ФБР, – сказала я. – Видишь эту машинку? На ней мягкого знака нет.

– И ты хочешь, чтоб ФБР расследование провело? Не думаю, чтобы преступления против алфавита подпадали под их юрисдикцию.

Я влезла лицом в паутину и срывала ее со своего носа. Опустила ладонь, попала прямо на жало ржавой отвертки и прошипела:

– Ни черта не вижу.

– Давай, помогу тебе смотреть, – произнес Темплтон, распластался по полу и заполз ко мне под верстак.

– Вот, – раздался голос Урсулы. – У меня фонарик есть. Может быть, с ним легче будет.

– Спасибо, Урсула, – машинально поблагодарила я, забыв на полсекунды, о ком я собиралась сообщить ФБР.

Тут же внутри у меня все сковало какой-то холодной болью, и я замерла. Она услышала, о чем мы говорили, и незаметно прошла в гараж, как раз когда я под верстак полезла. Скособочившись, я обернулась и глянула на нее и на Марка.

– Благодарю вас, мэм, – произнес Марк ДеСпот, забирая у нее фонарик. Направил его под верстак и включил. Я рот раскрыла, чтоб заорать, но никак не могла воздуху набраться. Легкие не наполнялись. Марк не увидел, что держала Урсула в другой руке. Он нагнулся и, заглянув под верстак, заговорил со мной: – Только, девушка, послушай, если тебе приспичило позвонить кому-то, то тот телефон тебе тоже не подойдет. Он тоже разряжен. Это типа закон природы. Чем больше у тебя в чем-то нужда, тем больше шанс, что эта хрень просто свалится на тебя дохлой.

– Разве это не истина? – выговорила Урсула и ударила его в спину мачете.

Звук был такой, словно кто-то по ковру выбивалкой шлепнул. Ноги у Марка вильнули, коленки о пол стукнулись. Урсула изо всех сил двумя руками рванула, вытаскивая лезвие обратно. Марк выронил фонарик, тот откатился немного вправо, упершись лучом в пространство за гаражной дверью и оставив нас с Темпом в темноте. Когда лезвие вошло Марку меж лопаток, тот запрокинулся и, слабо вскрикнув, свалился с ног.

Я забилась как можно дальше под верстак.

– Темплтон, – позвала Урсула, наклонившись вперед. Лицо ее было невозмутимо и спокойно, будто это не она только что едва не разрезала человека пополам. – Вылезай, Темплтон. Иди к мамочке. – Она протянула ему левую руку, держа в правой мачете.

Темплтон не шевельнулся, скованный ужасом. Я обхватила его рукой за шею и поднесла жало ржавой отвертки прямо под глаз.

– Уходи, Урсула.

До той минуты голос ее и выражение лица были совершенно спокойны. Теперь же лицо ее налилось красным, что твой помидор, желвак на шее вздулся.

– Не смей КАСАТЬСЯ ЕГО! – заорала она. – ОН РЕБЕНОК!

– Их полно на улицах, – сказала я. – Всех иголки насквозь прошили. Еще один мертвый ребенок всем без разницы будет. Кроме вас.

Темплтон трясся мелкой дрожью в моих руках. Кожа у меня на голове огнем пылала, у самой ноги дрожали, скрюченные под верстаком. В моем голосе до того много злобы звучало, что я сама себе едва не поверила.

– Ты не посмеешь, – прошипела Урсула.

– Неужели? Не сомневаюсь, вы его любите больше всего на свете. Понимаю, что это за чувство. Сама чувствовала в точности то же самое – к Йоланде.

Урсула на шаг отступила. Дыхание ее эхом отдавалось в бетонно-алюминиевой полости гаража. От прогремевшего снаружи грома задрожал пол.

Я стала выкарабкиваться вперед, таща Темплтона с собой.

– Он в этом безвинен, Ханисакл, – увещевала она, стараясь вернуть себе спокойствие, но не в силах совладать с дрожью в голосе. – Прошу тебя. Он все, что у меня есть. Отца его у меня уже украли. Ты не сможешь и его забрать.

– Вы мне о своих утратах не говорите, – парировала я. – В Колорадо полно людей, потерявших своих близких, и все только потому, что вы не смогли подобающим образом тризну справить. Не могли, что ли, дерево посадить в память о нем, как нормальный человек?

– Это государство, эта страна лишили жизни моего мужа. Дорогого моего мужа. Кучка грузинских олигархов украла труд всей жизни Чарли: все его идеи, все его исследования, – а это государство заявило, что ему и гривенника не полагается. У него украли будущее, и он не смог этого вынести. Так вот теперь я отнимаю у них будущее. Президент дал согласие на тактический ядерный удар. За три часа все население Грузии стало радиоактивным пеплом. А что до Колорадо… и всей остальной этой отвратительной, молящейся деньгам страны… они не признали прав моего мужа. Они не оценили силу его идей. Что ж. Теперь они учатся ценить их силу, не так ли?

Я стукнулась головой о край верстака, вылезая из-под него, у меня едва в кучку глаза не сошлись. Темп мог бы вырваться, но, по-моему, был до того в тот момент перепуган, что и не подумал деру дать. Я держала острие отвертки в четверти дюйма прямо у него под правым глазом.

– Не пойму, зачем вы на меня людей Старшого Бента натравили, – выговорила я.

– Темплтон рассказал мне, что вы знаете о наших с ним ежедневных ночных полетах. Он сказал, что вы собираетесь обратиться в Федеральное управление авиации по поводу наших вылетов на маленьком кукурузнике-опылителе. Я даже не уверена, что поверила ему, но, с другой стороны, не из-за этого ли всегда попадаются? Человек грабит банк, а потом его заметают из-за одного только разбитого заднего габаритного фонаря. Я считала, что не могу позволить себе полагаться на случайности. Надеюсь, Ханисакл, ты понимаешь, что лично против тебя я ничего не имею.