— Дохлый, ты куда! — Гацкий на несколько мгновений растерялся, а потом рванул вдогонку.

Только Хмырин не двинулся с места.

Ему бы крикнуть, что он пошутил, что очень преувеличил свои возможности по части создания ручного управления, но он ничего крикнуть не успел.

По-видимому, Дохлых до двери добежал. Потому что дверь загудела под частыми ударами.

— Откройте, откройте скорей, у меня важные сведения! Бывший ВКК хочет разрушить Целесообразность! Он уверен, что может наладить ручное управление! Откройте, я не есть брачел, я еще нужен человечеству?.. Откройте, они меня убьют? Спа...

Словно хлопнули пылевыбивалкой по большому тюфяку, и бывший теоретик умолк на полуслове. Что-то захрипело, забулькало. И стало тихо.

— Там такие ступеньки, — Гацкий крупно дрожал всем телом, нервно позевывал, — узкие-узкие. Очень трудно стоять.. Специально сделано... Он упал. Головой трахнулся. Мозги так и выскочили...

И вдруг Гацкий заплакал. Он ткнулся в хмыринское плечо и долго всхлипывал, вздрагивал, приговаривал: «Дохлый, Дохлый, теоретик ты паршивый! Ну что я буду без тебя делать, гнида ты чертова! И только одно мне утешение — ради святого дела угробил я тебя!»

— Ну перестань, успокойся, прекрати реветь! — Хмырин гладил убийцу по грязным спутанным волосам, он думал о всеобщем идиотизме узкой специализации, и не было сил признаться, что понятия он не имеет о том, как устроено ручное управление...

Заскрежетало ржавое железо. Мигом прекратил всхлипывать Гацкий, высморкался, сел прямо и напряженно.

— Вот и все, Ерема, уведут тебя сейчас. А я...

— А давай про старшего полковника скажем, что он сам, а?

— Какой смысл? За нашего брата никому ничего не бывает. А ты думал, бывает?

Дверь распахнулась, и нестерпимый свет резанул по глазам. Хмырин зажмурился, из глаз хлынули слезы, он смахнул их рукавом и в ослепительном прямоугольнике увидел силуэт.

— Как поживаете, нецелесообразные, уютно ли?

В руке тюремщика фонарь полыхнул, как Солнце внутри Энергохранилища.

— Но где же третий, вас должно быть трое?

— Сколько вопросов сразу. То не желают тебя даже слышать, то не успеваешь отвечать...

— Где третий, бесполезные?!

— Да куда он денется! Куда из вашей темницы денешься! Вот он. Я его дезинтегрировал! — сказал Гацкий с вызовом и встал, скрестив на груди жилистые руки.

Хмырин скосил глаза. Старик таким и был, каким представлялся — высоким, костлявым, худым, патлатым. Он стоял, плотно зажмурив веки.

— Ну... Эта... Дезинтегрировать — это ты, старый, загнул. Ты его просто кокнул. Своего же брата-брачела. Такие вы и есть.

Тюремщик проворно сбежал вниз по едва видимым ступеням, наклонился и быстро выпрямился.

— Перелом основания черепа. Упал со ступенек. Сам. Так и запишем.

— Не сам! Это я его!

— Героем хочешь быть? Хрен тебе!

— Но ведь я вашего теоретика...

— Своего брата? И никаких! И все! Не желаю слушать! Эй ты, бери мертвяка и пошли!

Хмырин не сразу понял, что последние слова обращены к нему.

— Вы мне?

— А то кому же!

— Что значит «бери»?

— На плечо и вперед?

— По правде сказать, я никогда еще...

Дохлых лежал на боку, его рот был приоткрыт, струйка крови засохла на щеке, глаза смотрели доверчиво и удивленно. Совершенно невозможно было представить этого человека старшим полковником от целесообразности.

Гацкий помог закинуть мертвеца на плечо. Мертвец оказался совсем легким. Когда-то он был маленьким толстячком, но теперь сделался похожим на дырявый мячик — еще яркий, еще круглый, но уже не прыгающий.

— Прощай, Хмырин, — сказал Гацкий глухо. — Увы, я так и не узнаю, как ты выглядишь, глаза-то мои в темнице пропали совсем. Желаю тебе стать хорошим космическим рабом, подольше не заболеть лучевой болезнью, подольше не возвращаться в эту бетонную гробницу и никогда не забывать свою первую профессию.

— Что ты несешь, старый, зачем ему первая профессия! Ну, с этими брачелами... Кончай прощаться? Сутки вместе просидели — уже родня?

— Иди, Еремей, иди, сынок. Хоть ты и не настоящий брачел, но какая разница. Одна судьба... Дохлый хотел судьбу обмануть. Каждый хотел бы... И хоти? Но не за счет других!.. Иди, Хмырин. А то тяжело держать... Прощай и ты, гнида...

Гацкий поцеловал Хмырина, он глаза так и не открыл, хотя все лицо его было залито слезами, поцеловал и мертвеца. Потом махнул рукой и ушел прочь от распахнутой двери, прочь отсвета, желанного и невыносимого.

Хмырин стал взбираться по ступенькам и едва не свалился с них второй раз, спасибо, сержант поддержал.

— Ступеньки, богамать! Тому б, кто их делал...

— Все правильно сделано. Целесообразно. Чтобы не торчали возле двери, не принюхивались, не прислушивались. Чтобы, когда дверь открываешь — нельзя было устоять. Наука! Тоже прикладная. Что ты думаешь!

— То же и думаю. И вы все — ученые. Академики прикладных наук.

— Поговори. Скоро не с кем будет разговаривать.

— Сам с собой буду. Только дураку нечего сказать самому себе.

— Вот-вот. И через год угодишь опять сюда. А отсюда уже будет тебе одна дорога. Это я тебе по доброте моей говорю. Доведет меня моя доброта...

— Спасибо. А доброта тебя точно подведет.

— Ты не очень...

— Так ведь тоже по доброте... Слушай, давай передохнем. Этот бывший теоретик хоть и отощал, а все равно тяжелый.

— Терпи. Не положено останавливаться. И молчи. Не трать силы. Кроме того, разговаривать тоже не положено.

Наконец зашли в какое-то помещение. А там посреди пола большой люк, прикрытый крышкой. Сержант нагнулся, откинул крышку.

— Бросай!

Хмырин бросил. С удовольствием распрямил плечи. И глянул. И увидел внутренность огромной мясорубки — воронку, забрызганную кровью, мерно вращающийся архимедов винт. И содрогнулся.

Миг, и блестящий винт захватывает руку бывшего старшего полковника, тянет ее, все тело словно бы сопротивляется, словно бы упирается изо всех сил, но сил этих мало, и вот оно уже, неестественно изогнувшись, лезет в узкую щель, становится витком спирали, брызжет не успевшая свернуться кровь...

Сержант захлопывает крышку. Но жуткое зрелище продолжает стоять перед глазами. Хмырин икает, с трудом сдерживая тошноту.

— А зачем смотрел?! Я здесь всю жизнь работаю и не смотрю!

— Такова ваша Целесообразность... Смотреть тошно.. Значит это и есть дезинтегрирование? Но дезинтегрировать — распылить на атомы... А тут — средневековье... Выходит, и живых также? Кто это делает? Ты?

— Малча-а-ть! — Сержант стремительно бледнеет. — С вами по-человечески, а с вами нельзя... по-человечески!

Еще долго шли коридорами,